Помимо этого, некоторые члены религиозных групп, эмигрировавшие в поисках большей свободы вероисповедания, подавали прошение о возвращении в Советский Союз. Несмотря на официальную враждебность большевиков ко всем религиям, в переписке я нашел лишь малое число свидетельств того, что религия играла какую бы то ни было роль в принятии решений по групповым петициям духоборов, молокан, толстовцев и других религиозных групп. Возможно даже, что преследования этих групп, имевшие место при старом режиме, говорили в их пользу
[635]. Особенно резко изменилось положение евреев. При старом режиме иностранному еврею было исключительно сложно переехать в империю и еще меньше шансов у него было получить одобрение на натурализацию. Что же касается еврейских эмигрантов, то, как я уже указывал, тем немногим, кто уезжал легально, иногда навсегда запрещали возвращение в Российскую империю, а те, кто покидал страну нелегально, при возвращении тоже сталкивались со многими преградами. В противоположность этому, комиссия СТО приняла решение не препятствовать возвращению евреев, уехавших в Палестину, и в целях предотвращения дальнейшей еврейской эмиграции попыталась проинформировать проживавших в Советском Союзе евреев о мрачной реальности эмигрантской жизни
[636]. Короче говоря, в ранний советский период власти приветствовали еврейскую иммиграцию и натурализацию и препятствовали эмиграции, что в корне отличалось от политики, проводившейся при старом режиме.
Наконец, комиссия СТО очень часто одобряла петиции, поданные немцами – как бывшими царскими подданными, так и коренными немцами, искавшими в Советском Союзе работу и землю
[637]. Это, конечно же, было прямой противоположностью политике периода Первой мировой войны, но внутренние обсуждения немецких петиций об иммиграции невероятно похожи на дискуссии, которые велись в XVIII столетии. Много говорилось о мастерстве и знаниях немцев, и предпринимались попытки селить их не компактно, а скорее по всей территории страны, чтобы они могли служить примером владения передовыми технологиями
[638]. В целом положительное отношение к немецким иммигрантам и реэмигрантам дополнялось решительным сопротивлением попыткам немецкого правительства обращаться с этническими немцами, некогда бывшими российскими подданными, как с обладателями прав немецкого гражданства. Советские власти настаивали на том, что такие немцы оставались исключительно гражданами Советского Союза и не могли пользоваться привилегиями или покровительством Германии, как и любой другой иностранной державы
[639].
Кроме того, национальная политика нового режима в 1920-х годах казалась совместимой с иммиграцией различных окраинных народов. Политика коренизации в советских республиках была терпимой и даже способствовала культурной и лингвистической консолидации титульных национальностей каждой республики. До централизации гражданства, произошедшей в 1922–1924 годах, вожди советских республик пользовались значительной свободой в формировании собственной политики гражданства. Как мы уже видели, это оказалось особенно важным для Украины и Кавказа.
Консолидация национальностей могла логичным образом включать своего рода призыв вернуться на родину, иммигрировать в новые советские национальные дома. В принципе иммиграцию таких групп можно было рассматривать как «наглядное доказательство того, что Советский Союз являлся привлекательным для иностранного населения»
[640]. Бюджеты выделяли дополнительные средства приграничным областям, чтобы повысить притягательность этих территорий в глазах зарубежного населения и одновременно предотвратить эмиграцию. И в самом деле, известны случаи обратной миграции и даже иммиграции. Например, приблизительно 20 000 бывших российских подданных финского происхождения вернулись в 1920-х годах в Карелию из Финляндии, Соединенных Штатов и Канады
[641]. Еще более ярким случаем было переселение по меньшей мере 300 000 армянских беженцев из Турции на территорию, которая позднее стала Армянской ССР
[642]. Десятки тысяч украинцев из западных областей Польши в межвоенный период оказались в конце концов в Украинской ССР. Более того, комиссия СТО докладывала, что самую крупную статью ее расходов составила передача тайно выделенных 23 165 рублей для содействия расселению иммигрантов из Восточной Польши в Украинской ССР
[643].
Эти примеры показывают, что советское правительство открыло для иммиграции некоторые ранее закрытые двери и было готово принимать значительные группы иммигрантов из-за границы. Было бы, однако, неточным характеризовать какой-либо период 1920-х годов как время свободной и доступной иммиграции, даже (а возможно, и в особенности) для некоторых групп, наиболее предпочтительных с идеологической точки зрения.
Тому существует несколько причин. Во-первых, НКВД и ОГПУ удерживали и даже усиливали централизованный контроль над всем процессом. Органы внутренних дел сохраняли озабоченность вопросами государственной безопасности и в целом использовали свою власть, чтобы воспрепятствовать любой новой волне масштабной иммиграции. Во-вторых, на многих уровнях существовали серьезные идеологические противоречия. В-третьих, было ли то результатом сочетания вышеназванных факторов или просто деятельности бюрократии, вышедшей из-под контроля, но потенциальных эмигрантов ожидали столь обременительные и трудоемкие процедуры, что многие на том или ином этапе отказывались от предприятия, а другие, услышав их рассказы, теряли желание иммигрировать
[644]. Четвертой и наиболее важной причиной были неподходящие для иммиграции объективные экономические условия. Безработица и неполная занятость в промышленном секторе оказались решающим аргументом против разрешения иммиграции для рабочего класса, а нехватка земли сыграла не менее важную роль в деревне. Даже на пике нэпа комиссия СТО была далека от поддержки иммиграции рабочих. В июне 1924 года она тайно проинформировала НКИД и ОГПУ, что из-за безработицы, существующей в СССР, возвращение русских эмигрантов следует как можно сильнее ограничить и что с точки зрения СТО необходимо принять все меры, чтобы, возвращаясь, они сталкивались с максимально возможным количеством препятствий
[645].
