– Я вчера подкинул информацию Колышеву, но тот и так всегда ждёт всяких гадостей. Пока не могу сообразить, как будут действовать наши друзья, ведь президент прямо-таки вцепился в этот проект, каждый день там по два-три часа торчит. Особенно какой-то там Руслан его заинтересовал, не из ваших, случайно? – Андреев бросил быстрый взгляд на Мамаладзе.
– Слушай, Эдик, ты знаешь, я уже стал не такой молодой, как раньше был, да? Если бы там был мой человек, я бы знал гораздо больше и тебе бы сказал что-нибудь, зачем мне было бы что-то скрывать от тебя? Я за всех нас боюсь, наворотит наш «всенародный избранник» дел, как бы до войны не дошло, в прошлый раз еле-еле разрулили. А Руслан этот, тебя интересующий, кажется, осетин, а ты же знаешь, как мы с осетинами сейчас.
– Да, Коте Ревазович, – Андреев, разумеется, не очень-то поверил эмоциональному всплеску Мамаладзе, но счёл за лучшее пока об этом ничего не говорить, – тут вы правы. Мне в Бостоне задали вопрос относительно шевелений нашего лидера. Я, конечно, сказал, что ничего не знаю, но, кажется, мне не очень-то поверили. Попросили держать их в курсе. Вежливо так. Но мне кажется, что они тоже несколько озабочены, что-то такое уже нарыли. А мне сейчас ой как не с руки терять их доверие, уж очень большие деньги на кону. Нам надо как-то определиться по отношению ко всему этому. Разумеется, я не согласен с мнением Рамазанова и где-то поддерживаю нашего Вундеркинда – действительно, сколько уже можно тормозить прогресс. Но вот Мише с Володей, а тем более Луцкому, я просто так не хочу всё это отдавать.
– А как ты это видишь, а, Эдик? Я вот тоже Султану говорил, чтобы он так не нервничал, ну да его понять можно – и так человек во время кризиса пострадал, а теперь ещё и это, но что делать-то?
– Думаю, что, во-первых, надо не дать Кагановичу и Эпштейну договориться с Луцким, а во-вторых, предложить Президенту помощь в финансировании этих его проектов в обход Паши, а самого Пашу как-нибудь отвлечь. Мне кажется или вы имеете какое-то отношение к венесуэльской концессии?
– Э, да ты, Эдик, слишком много знаешь. Надо будет начальника своей безопасности поменять, совсем обленился, старый уже стал, мышей не ловит. Ну, имею, а что это даст?
– Я точно знаю, что Луцкой уговорил Президента сыграть на повышение и вложить большие деньги из стабфонда, да и сам он приличную долю своих активов туда вбухал. Чуть притормозите проект, устройте несколько забастовок, перестрелку там какую-нибудь, пустите слух, что новые месторождения – сплошная липа. А я, в свою очередь, уговорю кое-кого в интернете это осветить, в виде раскрытия тайны ужасной. Тогда биржа, которая и так-то еле поднялась, резко падает, Луцкой не в фаворе, Президент ему не верит. А вы потом ещё и скупите акции по дешевке. А Луцкой, вместо участия в томилинском проекте, будет деньги в бюджет возвращать да перед Президентом оправдываться.
– Ох, ты и жук, Эдик. Да говорю же, совсем я старый стал, – Мамаладзе вполне натурально изобразил огорчение, поскольку сам планировал через месяц провести нечто подобное, а теперь вот Андрееву придётся быть обязанным. Хорошо ещё, что сам «музыкант» давно на бирже не играет, а то б и делиться пришлось. Впрочем, об участии в этом деле Луцкого старый лис не знал, так что было за что благодарить Андреева. – Ну, хорошо, с этим понятно, а как быть с Мишей и Володей? Эти-то не отступятся!
– У меня есть твёрдая убеждённость, что они давно снюхались с Майровым и сейчас готовят какую-нибудь провокацию руками его людей. Надеюсь, что моя информация заставит Колышева шевелиться и тот на какое-то время нейтрализует всех агентов Майорова на объекте. А среди консультантов проекта мы и сами найдём, на кого опереться. Эти ученые, а тем более чиновники, мало того, что тщеславны, так ещё и деньги очень любят, кроме того, они абсолютно не умеют скрывать свои действия, думают, что Земля вокруг них вертится. Вот и сыграем на их жадности и тщеславии, и проект будет наш. Ну, или почти наш – с Президентом нам ссориться сейчас не стоит.
– Да, пожалуй. Слушай, Эдик, а откуда известно про Майорова? Он же, вроде бы, всегда был чист? У меня, по крайней мере, на него ничего нет.
– Если мы чего-то не знаем, то не значит, что этого нет. А про Майорова точной информации и у меня нет, но, вы знаете, у меня часто бывают озарения. Так вот, вы можете не верить, но зачастую, когда я играю на саксофоне, ко мне приходят такие ясные образы, как будто я их по телевизору увидел. И ни разу ещё не было, чтобы то, что я таким образом увидел, вдруг неправдой оказалось, наоборот, всё так, как будто Бог сам меня направляет, – Андреев перекрестился. – И вот, на прошлой неделе, исполняю я одну пьесу, – тут у Андреева проявились эмоции, он восторженно закатил глаза к небу, как всегда делал, когда говорил о своих музыкальных пристрастиях, но быстро справился с собой и продолжал: – Так вот, вдруг у меня картинка прямо в голове: сидят за одним столом Майоров, Эпштейн и Каганович, о чём-то беседуют. Я знаю, вам это может бредом показаться, а я верю.
– Эдик, я сам на старости лет во всякое поверил, да сам знаешь – и рад бы в Рай, да грехи не пускают. Что ж, примем твоё озарение за реальность, но тогда действовать нам надо быстро. А работу с консультантами я поручу своей службе, а то совсем обленились, мерзавцы. Потом скажу, сколько с тебя…
– Ну, на том и остановимся, – и Андреев, налив себе ещё сангрии, принялся любоваться заходящим солнцем. Море постепенно успокаивалось, и от самого горизонта в воде протянулась искрящаяся дорожка, а в облаках на горизонте, куда садилось солнце, буйствовали невероятные краски: от ярко-алого до фиолетового. Краски эти создавали божественную гармонию, соединяясь в необыкновенной красоте, которую человек, по мнению Андреева, так никогда и не смог воплотить ни в одном из своих творений. Ну, может быть, только в музыке…
Глава 13. «Нимб». Знакомство
«Доброе утро, пора вставать, доброе утро, пора вставать, доброе утро, пора вставать»… Серёга с ненавистью хлопнул по кнопке, отключающей сигнал пробуждения. «Что за гадство!» – в сердцах подумал он. – «И почему я не могу поспать ещё?». Вопрос был риторический. Сергей это понимал, просто вставать каждый день в определённое время он уже давно отвык. В институте строгого соблюдения распорядка рабочего дня не требовалось, главным был результат работы. Да и увлекающиеся химики запросто могли и на ночь остаться, и вообще сутками из лаборатории не вылезать, если шёл какой-нибудь важный синтез, который требовал наблюдения и не мог быть остановлен. В общем-то, Сергей выспался, просто жаль было расставаться со сном. Его содержание уже ускользало от Сергея, но он ещё помнил, что речь там шла о Людочке. Тут нежность захлестнула его сердце, и мурашки побежали по спине. Лю-до-чка. Или так: Лю-ю-ю-ю-дочка. Лю – это любовь, значит дочь любви. А полное имя – Людмила. Милая людям. Серёга все больше и больше увлекался этой такой красивой и такой удивительной девушкой. И ведь что странно: общались они сейчас очень открыто и доброжелательно, постоянно подшучивая друг над другом, относясь к друг другу с нежным вниманием, а, тем не менее, Сергею казалось, что он никогда не сможет сделать решительный шаг для перевода их дружбы в иную плоскость. Иногда, во время разговора о серьёзных вещах, Сергей ловил взгляд девушки и как будто растворялся в её глазах, столько тайны и чувства в них было. Он замечал, что и Людмила тоже замирает в такие моменты. Тогда мир вдруг останавливается, и всё летит куда-то в пропасть, и время растягивается в бесконечность, и Вселенная переворачивается, и какая-то сумасшедшая волна захлёстывает его. Обычно после таких мгновений он с трудом возвращался к теме разговора и отчетливо понимал: «Всё, пропал!». Никогда раньше он не испытывал таких чувств. Наверное, это и называется любовью. Но по вечерам, желая ей спокойной ночи, он вдруг робел и не мог больше ничего сказать или сделать. Это потом сильно его удивляло, ведь он всегда был эдаким донжуаном, легко покорявшим женские сердца, и никогда не стеснялся сделать девушке прямое и конкретное предложение. А тут… Вот и вчера он весь ужин представлял себе, как в коридоре ей скажет: «Пойдём ко мне». А что дальше? Музыку послушаем? Чаю попьём? На звёзды посмотрим? Ничего в голову не шло, всё казалось пошлым и банальным. И он уже решил, что продолжения фразы не будет, он просто скажет «пойдём ко мне…», а она посмотрит на него своими глазищами, и не надо будет больше никаких слов. Но не сказал, так и не смог. Они опять обменялись ритуальным рукопожатием и пожелали друг другу спокойной ночи. Уже за поворотом коридора Сергей обернулся туда, куда уходила Люда, и громко крикнул: «Спасибо за день!» А она, не оборачиваясь, тихо рассмеялась и ушла. И этот смех был таким, что по спине Сергея побежали большие восьминогие мурашки, ноги подогнулись, и он, чтобы не упасть, прислонился к стене, пару минут пытаясь прийти в себя. Да, такого с ним ещё не было…
