– Я тебе помогу.
– Ну конечно…
Где они?
Дождь обесцветил и размыл город. Превратил в серый призрак. Вдоль улицы тянулись здания, похожие на водяные миражи. Лещинский утратил чувство направления. Просто переставлял ноги, как зомби, следуя лаконичным указаниям аборигена.
Наверное, они еще в Грязном порту. Наверное, в южной его части. Наверное, все сильнее углубляются в дикие кварталы.
Из тумана с гулом выкатил вечный обруч. Пронесся вокруг них, сильно наклонившись на вираже, затем снова исчез за стеною дождя.
– Мы почти пришли. Не умирай.
– Заткнулся бы, зануда…
Гулкий удар, скрип. И дождь вдруг иссяк. Больше никто не хлещет мокрыми ладонями по лицу. Можно упасть где угодно. Повсюду сухо. Это не залитая водой улица. Не терзаемая волнами полоска грязного галечного пляжа. Не песчаное дно, которое не хотело отпускать.
Темнота. Первозданная темнота эпохи до Большого Взрыва.
И затем – вспышка. Это «привидение» вспухло, заполнило собой весь объем просторного цилиндрического помещения. По выгнутым стенам заструились световые разводы. В их пульсации был заложен какой-то смысл, и стоящий посреди зала Тарбак походил на ветхозаветного пророка, внимающего неопалимой купине. В глубине здания что-то ожило. Загудело, завибрировало, залязгало металлом по металлу, забулькало жидкостями и газами, устремившимся по трубопроводам.
– Убери иллюминацию, кретин, – сквозь зубы просипел Лещинский. – Мы сияем на весь район.
Тарбак взмахнул рукой, и свет погас, а «привидение» снова сжалось в бледный шар.
Лещинский закрыл глаза. А когда открыл их снова, на голове уже оказались туго завязанные бинты. Рану прикрывала пористая, как губка, подушечка, и боли совсем не было.
Тарбак сидел рядом с Лещинским на корточках, сложив руки, словно богомол.
– Теперь я превращусь в одного из вас? – пробурчал, едва шевеля растрескавшимися губами, гвардеец.
– Почему? – удивился Тарбак.
– Да так, культурные стереотипы, – ответил Лещинский, и абориген, скорее всего, ничего не понял.
– Ты спас меня, я спас тебя. И скоро тебе станет легче, – пообещал Тарбак. – Мы не очень отличаемся по крови.
– Спасибо, – Лещинский ощупал повязку. Опасно было доверять латать раны инопланетянину, но в его ситуации выбирать не приходилось. Костоправы Колонии вообще резали по живому и лелеяли мечту обнаружить заменитель пенициллина. – Чем быстрее мы доберемся до Забора, тем лучше.
Тарбак уставился на тусклый шар «привидения».
– Я иду на Космодром, – сообщил он.
Лещинский подобрался.
– Черта с два! Мы идем в Колонию к Корсиканцу! – И видя, что чужак не понимает, договорил спокойным тоном: – Только в Колонии мы будем в безопасности.
– Я в своем мире, и я не пленник. Я ведь не пленник?
Лещинский развел руками. Мол, еле живой, без оружия. Какая я тебе угроза?
– Нет. Конечно, нет.
– Меня долго держали в плену. Я должен делать свою работу.
– Слушай, твой мир – уже не твой. В городе поселилась орда самых разных инопланетяшек – от ящеров до птичников, и я не говорю о тысячах гуманоидов, вроде нас с тобой. Они пользуют этот мир по полной, и им твои законы – не указ. Ты попался один раз, попадешься и во второй.
Тарбак склонил голову.
– Я нахожу смысл в твоих словах. Найди и ты в моих. Я – наблюдатель. Меня ждет работа на Космодроме. Очень важная работа. От этого зависит все.
– Так уж и все? – усмехнулся Лещинский.
Тарбак указал в потолок, как в первую минуту их встречи на корабле.
– У нас много объектов вне мира. Я должен следить за ними. Иначе они могут упасть на город. Ты видел кратер?
– Видел, – Лещинский почесал лоб под повязкой. – Так это, оказывается, ты недоглядел…
– Идем со мной на Космодром, – Тарбак положил руку Лещинскому на плечо. – Меня долго не было, и что-то уже, быть может, поздно спасать. Но я должен проверить. Я сделаю свое дело, а потом пойду с тобой в Колонию.
Лещинский задумался. Заставить Тарбака выполнить то, что приказал Корсиканец, он не может. Джинн вырвался на волю, делает, что хочет. Точнее, что считает нужным. Это пришельцы ничего не знают об аборигенах и привыкли воспринимать их как абстракцию. А у местных, оказывается, тоже имеются свои заботы.
– Как называется ваша планета? – спросил Лещинский, чтобы оттянуть время принятия решения.
– Земля, – ответил Тарбак.
Лещинский фыркнул. У него возникло подозрение, что абориген морочит ему голову.
– Земля под Небесной Аркой, – поправился Тарбак. – Или Земля-под-Аркой. Я не вижу разницы. Мы все называем родные миры одинаково.
«М-да, – подумалось Лещинскому, – Сахарнов будет счастлив, если я заявлюсь к его камельку в компании этого уникума».
– Когда придем в Колонию, я познакомлю тебя с одним хорошим человеком. Он профессор… не понимаешь? Учитель. Старый, умный, местами занудный, вроде тебя. Ладно, – Лещинский махнул ладонью, словно муху отогнал. – Космодром далеко. Если у вас не изобрели телепортацию, то нам туда шагать и шагать.
– Я собираюсь подыскать подходящую машину.
Тарбак повернулся к «привидению». Призрачный шар послушно придвинулся к аборигену. В матовой глубине возникло переплетение спиралей, похожих на нити ДНК. Затем шар трансформировался в полусферу и развернулся плоской стороной к Тарбаку.
Вязь мерцающих иероглифов отразилась в круглых глазах аборигена.
– В двух кварталах находится лавка сложной механики, – сообщил он. – Предложение: не ждать окончания бури. Там мы найдем средство, которое на ходу.
Лещинский натянул на голову мокрый капюшон.
– Что ж, в путь – так в путь.
Дождь все еще шумел. Пик его неистовства миновал, теперь он напоминал скорее холодный душ среднего напора.
Тарбак снова шел впереди: размеренно и без лишних движений, словно бронеход на марше. Иногда, не сбавляя шаг, он выворачивал шею чудовищным образом и глядел на Лещинского, проверяя, а не отстал ли попутчик.
Лещинский брел, посмеиваясь про себя. И дело было не в снадобье, которым Тарбак запечатал его рану, словно сургучом. Почему-то вспомнилась «Песня о друге» Высоцкого. «Если ж он не стонал, не ныл, пусть он хмур был и зол, но шел…»…
Вот так, в одной связке. Да, до самой вершины: их цель возвышалась над остальными зданиями причудливым кособоким сооружением.
– Почему вы всегда строите криво? – спросил Лещинский, разглядывая «Пизанскую башню», нависшую над крышей соседнего дома.
– Как это – криво? – не понял Тарбак.
