Заскулили щенки, и Семеныч очнулся.
Мягко мерцал пещерный свод. Причудливую мелодию выпевала капающая из дренажной системы вода. Бледно-розовый сталактит съедобной массы, которую евнухи ферментировали еще с вечера, почти достиг пола. Щенки уже обсели его мягкую, дышащую колонну, вывалив бурые языки, терпеливо ожидая, когда пища созреет. Семеныч, кряхтя, приподнялся на подстилке. Щенки навострили уши. В отличие от своей матери, которую богомолы отселили в отдельный грот, они не отличались ни храбростью, ни свирепостью. Профессор только надеялся, что хозяева горы не упустят момента, когда щенки подрастут. Ему вовсе не улыбалось однажды быть найденным с перехваченным горлом. Впрочем, хозяева не допустят такого расточительства. Недаром же они поселили пленника в одном из покоев королевского дворца. Ну и что, что вместе с детенышами хищной твари – помеси волка с крокодилом. Кто их знает, этих богомолов, может, у них такие представления о гостеприимстве и несчастному примату с планеты Земля оказана великая честь.
Из плотной, насыщенной испарениями темноты подземного хода донесся скрип, напомнивший профессору работу ржавого, дышащего на ладан механизма. За скрипом последовал звук шагов: точно две или три девушки шли по университетскому коридору, стуча высокими каблуками по облицованному плиткой полу. Само собой, не в ногу, останавливаясь на несколько секунд и снова продолжая путь.
А вот и Старый Мудрый Сверчок пожаловал…
Такая же кляча, как и он, Семеныч.
Хитин на боку смят, точно в него врезалось авто, лапы плохо гнутся, скрипят во время движения, а блеск фасеток тускл, будто глаза запылены, подобно плафонам давно не мытых люстр.
– Нет-нет, – Семеныч поднял руки, словно хотел сдаться. – Коллега, я донельзя вымотался. Позволь остаться наедине со своими мыслями. Это не так легко, когда у тебя в голове – говорящие тараканы.
Семеныч частенько проговаривал свои мысли вслух, он делал это для того, чтобы не свихнуться. Так это хотя бы немного напоминало беседу. Он говорит, а ответ появляется у него в голове сам по себе, словно голос увиденного во сне человека.
Жизнь в Чумном городище приучила профессора быть начеку, изворачиваться, хитрить и частенько врать. Здесь же, в Пещерной стране, приходилось учить себя мыслить заново. Как в начале девяностых, когда ему, опытному преподавателю научного коммунизма, пришлось вещать с кафедры диаметрально противоположное тому, что он говорил студентам раньше. В Пещерной стране мысли говорили сами за себя, и профессор был для членистоногих обитателей Подлунного мира словно открытая книга. Тем же, собственно, были для Семеныча и богомолы.
Они не обманывали и ничего не утаивали.
Нет, Семеныч не пленник. Нет, с ним не случится ничего плохого, если он будет соблюдать разумную осторожность: в Подлунном мире свои хищники, и здесь даже природа может быть опасна, – частые землетрясения приводят к обрушению подземных залов и галерей.
Сколько ему придется томиться в Пещерной стране?
Да разве он томится?.. Разве может быть что-то лучше для жизни, чем Пещерная страна?
Впрочем, профессор волен подняться на поверхность, если его влечет призрачный свет лун. Наверху он проживет недолго, но так, как пожелает сам. Только пусть профессор воспользуется их гостеприимством Пещерной страны еще сутки или двое…
Богомолы не требовали от него ничего, кроме воспоминаний.
Воспоминаний о Земле и о Чертовом Коромысле.
Семеныча курировал Старый Мудрый Сверчок. Сидя возле края подземной пропасти, над которой поднимался горячий пар, наблюдая за безмолвным перемещением вдоль стен и свода поджарых трудяг, ощетинившихся хитиновыми шипами воинов или евнухов с раздутыми, фосфоресцирующими брюшками, Сверчок выуживал из Семеныча воспоминания.
Детский дом в послевоенном Ленинграде. Родители – преподаватели высшей школы – погибли во время блокады. Глухое отчаяние, боль. Ненависть к мирозданию, обрушившему на его детские плечи всю тяжесть утраты и одиночества. Неожиданный визит тетки, которую он совсем не знал, последующий переезд в Москву.
Старые, выцветшие воспоминания оживали, вызывая приливы светлой грусти.
Иногда к ним присоединялись другие богомолы. Они были младше Старого Мудрого Сверчка. Их мысли казались профессору отстраненно-нейтральными. Молодые богомолы словно проверяли, насколько успешно продвигается работа старика с землянином.
Благополучная юность и молодость. Успешная карьера по партийной линии, плодотворная преподавательская деятельность, уважение коллег и доверительные отношения со студентами. Разве что с женщинами ему не везло. Два брака закончились двумя разводами. На третий брак Семеныч уже не решился. Да и время стало смутным: Союз распался, профессура бычки за студентами подбирала.
…Молодые богомолы качали головами, безмолвно открывая и закрывая страховидные жвала; молодые богомолы уходили во тьму пещер, только Сверчок был всегда рядом…
Поездки за рубеж. Мрачноватая Прага, пропахшая стоячей водой Венеция, заснеженная Женева. В тусклых, подернутых поволокой глазах Сверчка угадывались искорки интереса: в каждой фасетке – по крошечному огоньку. Профессор обратил внимание, что воспоминания, связанные с путешествиями, интересуют старого богомола несравненно больше, чем бытовые жизнеописания или неожиданно прояснившиеся сцены из детства.
И снова мироздание ударило его обухом по голове: автобус, на котором русские туристы возвращались из ЦЕРН, сломался, не доехав два жалких километра до Женевы. Озадаченный толстяк-водитель выбрался из кабины, громко и темпераментно принялся говорить по сотовому на французском языке. Семеныч тоже выбрался из салона. Пригревало солнышко, снег на обочине походил на свалявшуюся шерсть, шоссе же было сухо, и даже казалось, будто над асфальтом колыхалась жаркая дымка, сотканная из множества беспокойно клубящихся гранул. Профессор решил зайти за лесополосу, что тянулась вдоль трассы, и справить малую нужду на швейцарское поле, под которым бегали разогнанные почти до скорости света ионы свинца: когда б ему еще выпала такая возможность?
Зайдя за пестреющую прорехами стену из акаций, профессор почему-то побрел дальше: в глубь поля. Он не понимал, что заставляло его идти вперед, через снег. Элегантные ботинки, не рассчитанные на грязь и талый снег, сейчас же дали течь. В ушах стоял противный звук, похожий на комариный писк. Профессор подумал, что у него подскочило давление…
А потом из ямы, прикрытой шапкой воняющего помоями тумана, навстречу ему метнулось нечто красное, бесформенное, прошитое синими нитями вен.
Он очнулся под небом, в котором сияло Чертово Коромысло, похожее на идеально ровный инверсионный свет самолета, протянувшийся от горизонта к горизонту.
…Старый Мудрый Сверчок приближался, скрипя хитином. Профессор все еще стоял перед ним с поднятыми руками. На лице Семеныча было недовольное выражение. Все, что ему хотелось, это чтобы Сверчок отогнал подальше щенков и позволил поваляться на подстилке, желательно – без чужих мыслей в голове.
