Но вот из-под неплотно прилегающего к стене листа обшивки выдвинулась металлическая лесенка.
– Вперед! – негромко приказала арсианка. Затем она огляделась и присвистнула.
Из зазора между стеной и обшивкой выпростались две пары загорелых рук. Эти руки – слишком тонкие и слабые на вид – за плечи схватили Лещинского, который повис на лестнице, как новобранец на турнике, и затащили его наверх, как мешок с картошкой.
– Ты кто? – спросили его по-русски.
– Костя, – просипел он, видя перед собой лишь два нечетких, словно нарисованных акварелью силуэта. – Где вода?
– Там! – Тонкая рука указала вперед по коридору – узкому, с арочным сводом. Из полумрака действительно доносилось вожделенное журчание.
Лещинский побрел на звук. Сумрак дышал влагой, солнечный свет проникал в коридор только сквозь щели между листами внешней обшивки. Здесь были только бетон и железо; ни мебели, ни хлама, просто нора в бетоне. Лещинский увидел на стене вертикальную сине-зеленую полосу метровой ширины: это был роскошный мох. Вдоль полосы ниспадала серебристая струйка. Брала она начало из прохудившейся трубы, проходившей под сводом, а уходила в вымытую в перекрытии лунку, обрамленную таким же пышным мхом.
Сначала Лещинский подставил иссушенные ладони. Набрал и жадно выпил. Почувствовал головокружение, будто глотнул не воды, а грибной настойки. Потом сунул под струю лицо и открыл рот.
– Где Красный дракон, Сон-Сар? – услышал он.
– Его убил Бакс, Ок-Сар, – ответила арсианка.
– О, нет-нет-нет… Только не это! Только не Красный дракон! Когда же он сдохнет, этот Бакс!
Напившись, Лещинский уступил место Сон-Сар. Сам отполз – сил не было держаться на своих двух – и привалился спиной к стене, удовлетворенно ощущая, как плещется и булькает в брюхе вода.
– Человек… к нам давно не приходили люди…
Лещинский вяло повернулся на голос. Мазки акварельной краски на сумрачном фоне приобрели очертания девичьей фигуры.
Лет четырнадцать. Копна когда-то светлых, а теперь – грязно-серых волос. Большие зеленые, а точнее – лиловые глаза. Бесцветная хламида, прикрывающая худое тельце.
– Нужно подняться выше. Здесь небезопасно. Сюда приходят гамацу.
– Как тебя зовут? – выдавил Лещинский.
– Оксана.
– Вот-те раз…
За спиной Оксаны снова возникло акварельное пятно. И опять из беспорядочных мазков возникла еще одна девочка – как две капли похожая на первую.
– О, близнецы, – улыбнулся Лещинский. – А тебя как зовут, сестренка?
– Оксана, – точь-в-точь повторяя интонации первой, ответила вторая.
– А вот-те два… Шутишь?
Обе девочки снова расплылись акварелью, а за ними расплылся и коридор, и лучи света, бьющие кинжалами сквозь щели.
– Да какие тут шутки… – донеслось из сгущающейся темноты. – Красного дракона убили…
Он уснул под шум воды и возню арсианцев, которые принялись шутливо бороться за место в этой нехитрой душевой.
Сон был долгим. Когда его морок отступал и пелена беспамятства становилась чуть прозрачнее, Лещинскому казалось, что все в порядке, что он дома – в своей квартире: рядом спит Оксанка, можно протянуть руку и пристроить ладонь на ее теплое атласное бедро. Потом возникало тревожное осознание: что-то не так. Утомленный мозг отчаянно не желал вспоминать безумную пляску мазерных лучей по зданиям Колонии, столпы огня и дыма, что поднялись над жилыми и административными кварталами империи Корсиканца. Он видел перед собой Тарбака – эту богомерзкую, тошнотворную пародию на человека – и он снова и снова молил образину остановить апокалипсис, но гнев небес отвратить было невозможно. Тарбак не внимал словам, он стоял, как демоническое изваяние, окруженное ореолом синих тревожных огней, он смотрел, как гибнет город – некогда принадлежавший его расе, но ставший домом для тысяч разумных существ из разных уголков Вселенной.
– Оксанка… – прохрипел Лещинский. – Оксанка!
Бетонный свод, змеящиеся под потолком ржавые трубы, острые бело-голубые лучи, бьющие из щелей. Холодное прикосновение, после которого саднящая боль в ключице отступает.
– Мы здесь, – сказала сидящая на корточках девочка. – Укусы гамацу плохо заживают. – Она провела тряпицей Лещинскому по плечу. – Может быть загноение, жар и видения.
Лещинский заморгал, со стоном поднял руки и помассировал лицо. Он понял, что с него сняли одежду, оставили только трусы. Брюки, куртку, рубашку подложили под него, получилась комковатая, неудобная постель, пропитанная пылью мира под Чертовым Коромыслом и этой безымянной планеты… мертвой планеты, планеты-чистилища. Ботинки стояли рядом, из голенищ торчали носки.
Помещение было просторным, оно тянулось от одной стены небоскреба к противоположной. Свод подпирали массивные, тронутые ржавчиной колонны. Зал – не зал… Коридор – не коридор… Для чего оно было нужно? Вряд ли, чтобы здесь кто-то жил. Скорее, у этого зала, да и у всего небоскреба было какое-то техническое назначение. Что-то вроде недостроенных заводских корпусов…
Других предположений сбитый с толку рассудок делать отказывался. Лещинский снова потер лицо и переключил внимание на девочку.
– Твоя сестра мне привиделась?
– А вот и нет, – прозвучал девичий голос из глубины зала.
– Зачем было вас одинаково называть? – Лещинский приподнялся на локтях. – У ваших родителей было плохо с фантазией?
– У них была фантазия – о-го-го! – ответила девочка, сидящая на корточках. – Они назвали нашего брата Марсом. Потому что умерла бабушка, которая в свое время не позволила назвать нас Андромедой.
– Мы не сестры, – пояснила «дальняя» девочка. – Мы – один и тот же человек.
– Просто мы попали сюда разными путями, – продолжила сидящая. – Я – с Земли, а она – не говорит откуда.
– И не скажу! – фыркнула «дальняя». – Много будешь знать – скоро состаришься!
У «сидящей» появилось на лице виноватое выражение. Она снова провела тряпицей по ране Лещинского, словно извиняясь.
– Строит из себя злючку, – прошептала, наклонившись к Лещинскому. – Трудно поверить, что она – это я.
Лещинский мотнул головой.
– Я вообще ума не приложу, что у вас тут творится. Старый танк в пустыне, арсианка путешествует в компании жука-переростка, гамацу… эта тварь, которую вы зовете Баксом. Мне одеться надо, вы бы отвернулись.
Оксаны синхронно фыркнули. Первая отошла ко второй, подперла спиной колонну, принялась вертеть в руках тряпку, которой протирала бывшему гвардейцу рану.
– Вообще, я вам сочувствую, – Лещинский принялся натягивать брюки. – Я не слышал, чтобы кто-то когда-нибудь оказался в такой же ситуации. Но теоретически это, наверное, возможно. Фаг проедает пространство и время…
