– Вперед! – булькнул Крабар, размазывая тыльной стороной ладони по лицу кровь.
Для Тарбака было очевидным, что конструктор-испытатель болен и скоро умрет. Появление Тарбака либо совпало с последней стадией болезни, либо стало последней каплей для подточенного недугом эдрако. Что касается безумия, то причины могли быть самыми разными: испытания на Пути, изоляция и одиночество, передозировка благодатью, в конце концов, аномально огромные жуки-симбионты могли отравить Крабару мозг своими выделениями. Определенно, что конструктор не отдает отчет словам и поступкам. Он давно свернул с Пути без надежды вернуться на него вновь.
Тарбак обернулся, и конструктор, поймав его взгляд, качнул импульсником, призывая идти дальше. Они свернули в коридор, проход в котором был полностью затянут густой и липкой паутиной. Освещение не работало, но чутье Наблюдателей вело обоих к цели.
Проводники не могут быть ядом. Ни один Проводник никого не убил. Те, кому посчастливилось пройти через его утробу, переносятся туда, где не нужны особые ухищрения или специальное оборудование, чтобы выжить. Достаточно простейших инструментов и утвари, которые легко изготовить своими руками. Представители галактических рас равномерно распределяются по дружелюбным системам, тем самым они больше не являются привязанными к каким-то определенным планетам, и, соответственно, гибель этих планет не будет равнозначна гибели обитавших на них существ.
Паутина опутала Тарбака с лысой макушки до ног. Один пыльный слой на его дороге сменялся другим. Он как будто не шел, он как будто тонул в вязком и пыльном болоте.
Площадка перед колонной шестого реактора гравитино была освещена тусклыми аварийными лампами. Из технической шахты, полной кабелей и трубопроводов, дул сквозняк, от которого развевались паутинные полотнища. Здесь опять стал чувствоваться томительный запах Проводника, и Крабар занервничал. Тарбак не стал терять времени. Он снял с консоли защитную панель, вдавил пару тугих кнопок, поднял рубильник. Вспыхнули зеленые огни, под кожухом реактора загудело. Запах Проводника тем временем стал невыносим. Тарбак понял, что еще немного, и он бросится на этот зов. Ручка рубильника, которую он так и не выпустил, захрустела в стиснутом кулаке.
Крабар забулькал и заперхал. Красный, тонкий, как игла, луч соединил его с темным тоннелем коридора, по которому они только что прошли. Вспыхнула паутина, и волны огня неторопливо, но неуклонно поползли во все стороны. Это походило на пожар в невесомости, казалось, что горит сам воздух.
Конструктор выстрелил еще раз. Луч прочертил полосу расплавленного, брызжущего искрами металла перед входом в реакторный отсек.
– Беги! – просипел он, тряся ложнощупальцами.
Тарбак отпустил рубильник. Куда бежать? В коридор отступить было нельзя, а другой выход из реакторного отсека отсутствовал.
Крабар махнул свободной рукой.
– Уходи!
Тарбак прыгнул через перила, огораживающие площадку перед реактором, в техническую шахту. Повис, уцепившись за кабели. Они оказались липкими и туго натянутыми. Причем липкими до такой степени, что за них можно было не держаться: они держали сами.
И когда из темноты шахты вынырнуло нечто многоногое, мохнатое, с выдающимися вперед мечеподобными челюстями, пришло запоздалое понимание, что висит он вовсе не на кабелях.
Существо проползло мимо Тарбака, обдав Наблюдателя химическим запахом, легко и бесшумно поднялось на площадку. Накрыло всей бесформенной тушей Крабара, и крик конструктора перешел в прерывистый булькающий звук. А луч импульсника заметался по переборкам и сводам, высекая огненную капель.
Глава восьмая. Эдем. Передышка в пути
1
Когда в окнах посветлело, Натали исчезла. Лещинский открыл глаза лишь на мгновение позже, а ее уже и след простыл. Только качнулась занавеска, отделяющая альков от просторной залы, которую язык не поворачивался называть обыденным словом «спальня».
«Интересно, – лениво подумал Лещинский, – почему она всегда удирает под утро?..»
Между ним и Натали был молчаливый уговор. Если они встречались днем, то не подавали виду, что испытывают друг к другу нечто большее, чем дружеские чувства. Лещинский не прочь был бы сожительствовать с бронзовокожей американкой в открытую, но ее стыдливость он щадил.
Лещинский спустил ноги на пол – теплый и мягкий, словно бухарский ковер, и вместе с тем – зеркально гладкий. Подобрал брошенный накануне банный халат. Поднялся. Накинул халат на плечи. Запахнул, завязал пояс. Отдернул занавеску. Сквозь широкие проемы окон в залу вливался утренний свет. Цветочная стена оставалась пока в тени, и громадные бутоны мухоловок еще не раскрылись. Кто назвал эти цветы мухоловками, Лещинский не знал. Наверное, какой-то лишенный воображения ботаник. Мух, как и прочих вредных насекомых, в окружающих Санаторию парках не водилось. Зато в многочисленных водоемах было полно рыбы, на радость заядлым рыболовам, вроде нгена Зорро. Лещинский слабости к рыбалке не питал, но огромный, во всю стену, аквариум, населенный пучеглазыми радужниками, ему нравился. Он с детства мечтал о таком. И здесь, на Эдеме, мечта осуществилась.
Солнечные лучи пронзили изумрудную толщу воды в аквариуме – радужники вспыхнули всеми цветами спектра, распустили плавники, похожие на перья райских птиц. В дверь, ведущую в общий коридор, робко постучали.
– Войдите! – разрешил Лещинский.
– Доброе утро, Костя!
В дверном проеме показался профессор с пухлым томом под мышкой.
– Доброе, Аркадий Семеныч! – отозвался Лещинский и задал дежурный вопрос: – Как спалось?
Ответ тоже был дежурным:
– Плохо, Костя… Бессонница…
Лещинский пробормотал сквозь зевоту:
– Сходили бы в Лекарню…
– Ходил, – вздохнул профессор. – Новые зубы вырастили, сердце теперь как у спортсмена, а от бессонницы не помогает… Кофе сварить?
– Чуть позже, дружище… Я окунусь.
Сахарнов кивнул и удалился. Лещинский проводил его взглядом.
А ведь выглядит старик вовсе не плохо. Ни дать, ни взять образцовый «док» из телесериала – белоснежная сорочка, галстук, жилетка, немного пузырящиеся на коленях брюки, домашние туфли, безукоризненно выбритый подбородок, пенсне на благородном носу. Куда только делись шаркающая походка, трясущаяся седая голова и затравленный взгляд нищеброда из Чумного городища?
Лещинский зевнул, почесал грудь и побрел к Купальне. Под стеклянным куполом, накрывавшим ее, уже вовсю жарило солнце. Больше никого из санаторских не было. Дрыхнут, конечно.
Сбросив халат, Лещинский с разбегу нырнул в бассейн. Вода в нем была ни горячей, ни холодной, а такой, как надо. Тело почти не ощущало ее. Нырнуть, зависнуть между дном и поверхностью – чем не невесомость!
Целую минуту Лещинский парил в прозрачной глубине с открытыми глазами, любуясь игрой световых бликов на серебристой плитке, выстилающей ложе бассейна. Это занятие ему никогда не надоедало, целыми днями плескался бы.
