Первоначально Петр III был похоронен безо всяких почестей в Александро-Невской лавре, так как в Петропавловском соборе, императорской усыпальнице, хоронили только коронованных особ. Сенат просил императрицу не присутствовать на похоронах.
В 1796 году по приказу Павла I останки его отца были перенесены в Петропавловский собор. Петра III перезахоронили одновременно с погребением Екатерины II; император Павел при этом собственноручно произвел обряд коронования праха своего отца. Именно поэтому на надгробных плитах и стоит одна и та же дата: «18 декабря 1796».
Таинственная гибель Петра III впоследствии породила множество самозванцев. По некоторым сведениям, их было около сорока человек и в России, и за рубежом. Наиболее известны Емельян Пугачев, Стефан Малый, захвативший власть в Черногории, и глава секты скопцов – Кондратий Селиванов.
Правление Екатерины II
«Россия есть Европейская держава. Доказательство сему следующее. Перемены, которые в России предпринял Петр Великий, тем удобнее успех получили, что нравы, бывшие в то время, совсем не сходствовали со климатом и принесены были к нам смешением разных народов и завоеваниями чуждых областей. Петр I, вводя нравы и обычаи европейские в европейском народе, нашел тогда такие удобности, каких он и сам не ожидал», – писала Екатерина.
Она стремилась править мудро, мечтала сделать все, чтобы превратить Россию в развитую европейскую державу. Читала передовых философов, переписывалась с ними, сумела внушить им уважение к себе и прислушивалась к их мнению. Ее царствование длилось 34 года. Многое ей удалось за это время, но в чем-то она потерпела поражение.
Екатерина II. Дмитрий Кевицкий. 1780-гг.
Не ограничиваясь теорией, она в первые годы царствования отправилась в путешествие по России, чтобы лучше узнать страну, и добралась аж до Казани.
«Сенат определял воевод, но числа городов в империи не знали. Когда я требовала реестра городам, то признались в неведении оных; даже карты всей империи Сенат от основания своего не имел. Я, быв в Сенате, послала пять рублей в Академию наук чрез реку от Сената, и купленный там Кирилловский печатный атлас в тот же час подарила Правительствующему Сенату», – писала она.
Она писала о том, что нужно просвещать нацию, которой управляешь, ввести добрый порядок в государстве и заставить общество соблюдать законы, учредить в государстве хорошую и точную полицию, способствовать расцвету государства и сделать его изобильным, сделать государство грозным в самом себе и внушающим уважение соседям.
Сенат Екатерина решительно реформировала, лишив его законодательной инициативы. В ее царствование была созвана Уложенная комиссия для систематизации законов. Губернская реформа позволила лучше организовать управление огромной страной. Дворяне, купцы 1-й и 2-й гильдии и именитые граждане были освобождены от телесных наказаний.
Введено государственное регулирование цен на соль – жизненно важный товар. Без соли невозможно было законсервировать на зиму продукты, они портились, наступал голод.
Был запрещен импорт тех товаров, которые производились или могли производиться внутри России: пошлины от 100 до 200 % накладывались на предметы роскоши, вино, зерно, игрушки… Случалось даже, что модницы, возвращаясь из Парижа, были вынуждены отправлять свои наряды обратно, так как не имели права появиться в них при дворе.
«У Императрицы был особый дар облагораживать все, к чему она приближалась. Она сообщала смысл всему, и самый глупый человек переставал казаться таким около нее. Каждый оставлял ее довольный собой, потому что она умела говорить, не вызывая смущения и применяясь к разумению того, с кем она говорила», – вспоминала о ней Варвара Головина.
«Однажды императрица Екатерина во время вечерней эрмитажной беседы с удовольствием стала рассказывать о том беспристрастии, которое заметила она в чиновниках столичного управления, и что, кажется, изданием “Городового положения” и “Устава благочиния” она достигла уже того, что знатные с простолюдинами совершенно уравнены в обязанностях своих перед городским начальством.
– Ну, вряд ли, матушка, это так, – отвечал Нарышкин.
– Я же говорю тебе, Лев Александрыч, что так, – возразила императрица, – и если б люди и даже ты сам сделали какую несправедливость или ослушание полиции, то и тебе спуску не будет.
– А вот завтра увидим, матушка, – сказал Нарышкин, – я завтра же вечером тебе донесу.
И в самом деле, на другой день, чем свет, надевает он богатый кафтан со всеми орденами, а сверху накидывает старый, изношенный сюртучишко одного из своих истопников и, нахлобучив дырявую шляпенку, отправляется пешком на площадь, на которой в то время под навесами продавали всякую живность.
– Господин честной купец, – обратился он к первому попавшемуся курятнику, – а по чему продавать цыплят изволишь?
– Живых – по рублю, а битых – по полтине пару, – грубо отвечал торгаш, с пренебрежением осматривая бедно одетого Нарышкина.
– Ну так, голубчик, убей же мне парочки две живых-то. Курятник тотчас же принялся за дело: цыплят перерезал, ощипал, завернул в бумагу и завернул в кулек, а Нарышкин между тем отсчитал ему рубль медными деньгами.
– А разве, барин, с тебя рубль следует? Надобно два.
– А за что ж, голубчик?
– Как, за что? За две пары живых цыплят. Ведь я говорил тебе: живые по рублю.
– Хорошо, душенька, но ведь я беру неживых, так за что ж изволишь требовать с меня лишнее?
– Да ведь они были живые.
– Да и те, которых продаешь ты по полтине за пару, были также живые, ну я и плачу тебе по твоей же цене за битых.
– Ах ты, калатырник! – взбесившись завопил торгаш. – Ах ты, шишмонник этакой! Давай по рублю, а то вот господин полицейский разберет нас!
– А что у вас за шум? – спросил тут же расхаживающий для порядка полицейский.
– Вот, ваше благородие, извольте рассудить нас, – смиренно отвечает Нарышкин, – господин купец продает цыплят живых по рублю, а битых – по полтине за пару; так, чтоб мне, бедному человеку, не платить лишнего, я и велел перебить их и отдаю ему по полтине.
Полицейский вступился за купца и начал тормошить его, уверяя, что купец прав, что цыплята были точно живые и потому должен заплатить по рублю, а если он не заплатит, так он отведет его в сибирку. Нарышкин откланивался, просил милостивого рассуждения, но решение было неизменно: “Давай еще рубль или в сибирку”. Вот тут Лев Александрович, как будто ненарочно, расстегнул сюртук и явился во всем блеске своих почестей, а полицейский в ту же секунду вскинулся на курятника: “Ах ты, мошенник! Сам же говорил, живые по рублю, битые по полтине и требует за битых, как за живых! Да знаешь ли, разбойник, что я с тобой сделаю? Прикажите, Ваше превосходительство, я его сейчас же упрячу в доброе место: этот плутец узнает у меня не уважать таких господ и за битых цыплят требовать деньги, как за живых!”
