«Дорогой Сережа, пожалей себя ради нас и твоих сестер, все наши надежды только на тебя, ты все еще молодой годами, ты должен жить долго на земле, у тебя есть мозги и знаменитый талант… Нет ничего, чего бы тебе не хватало. Зачем ты губишь себя, чего тебе не хватает… дорогой Сережа! Я слезно прошу тебя покончить с этой злой пьянкой».
Анатолий Мариенгоф писал об этом периоде жизни Есенина:
«В последние месяцы своего ужасного существования Есенин был личностью не более одного часа в день, а иногда и того меньше. Его сознание начинало меркнуть после первого стакана утром. А за этим первым стаканом неизбежно следовал второй, потом третий, четвертый, пятый… И так каждый день, каждую ночь… Он писал свои замечательные стихи 1925 года именно в тот час, когда сохранял человеческий облик. Он писал их, ничего не черкая, и тем не менее они безукоризненны по форме».
Однажды в эти месяцы Есенин сказал Наседкину: «Я ищу свою погибель. Я устал от всего».
Что мог Наседкин на это сказать? «Мне тогда казалось, что Есенин утратил веру в себя. Стараясь приободрить его, я посоветовал ему на какое-то время перестать писать, начать лечиться против запоев, поискать новые темы. Есенин молчал».
К концу сентября у Есенина начались галлюцинации. Усилилась мания преследования.
Близкие люди — сестра Екатерина, ее муж Наседкин и Анна Берзинь — составили «заговор» с целью заставить больного поэта лечь в клинику лечиться. Привлекли к «заговору» Воронского. Однако Есенин и слушать не хотел о лечении. В октябре пьяный поэт исповедовался Евдокимову: «Евдокимыч, я не хочу ехать за границу. Они хотят услать меня в Германию для лечения! Это отвратительно! Я не хочу! Какого черта я должен подчиняться им! Эти немцы!.. Все стараются уговорить меня уехать за границу для лечения — включая Берзинь и Воронского. Они не понимают, что мне там станет хуже. Ох, Евдокимыч, только ты знаешь, как я люблю Россию!»
Наседкин свидетельствовал: «Его неделя делилась на две половины, трезвую и пьяную… Иногда он припоминал обиды двух– или трехлетней давности. Его старые знакомые стали сторониться его, а на их месте появились представители богемы, попрошайки, ищущие, где бы выпить за чужой счет. На первый взгляд Есенин, когда бывал трезвым, мало походил на больного. Только внимательно приглядевшись, я замечал, что он очень устал. Его нервы реагировали болезненно на самые простые вещи, руки дрожали, веки воспалены. Хотя бывали дни, когда эти следы перенапряжения и внутренней болезни исчезали».
Будучи трезвым, Есенин читал, писал и не принимал никаких гостей. «90% его встреч с друзьями, — вспоминал Евдокимов, — падали на дни запоев и проходили в ресторанах, пивных, в чужих квартирах и всяких случайных местах, но никогда не в обычном человеческом окружении. В его общении с людьми одно было очевидно — он дружил и поддерживал отношения только с теми, кто громогласно объявлял себя поклонниками его таланта».
В октябре 1925 года Есенин написал краткую автобиографию для «Собрания стихотворений», но, как и все его автобиографии, она была очень фрагментарна и не вполне точна. Есенин сам чувствовал это. В декабре он сообщает Евдокимову: «В первом томе должна быть автобиография. Выброси все, что я там написал о себе. Это все вранье, вранье!.. Я любил, целовал, выпивал… нет, не в этом дело… не в этом дело… Мне все надоело, Евдокимыч, все надоело!»
В конце ноября Есенин провел несколько дней в Ленинграде. В одну промозглую осеннюю ночь он ходил без шляпы вдоль Невы, дрожа от холода. Он объяснил, почему поступил так: «Я хотел утопиться в Неве».
Однажды ночью, напившись, Есенин и Сахаров заснули в одной кровати. Ночью Сахаров проснулся от того, что Есенин пытался задушить его. «Есенин, — вспоминал Сахаров, — дрожал как в лихорадке и все время спрашивал, словно самого себя: «Кто ты? Кто?» На следующее утро Есенин разбил зеркало, при этом заливаясь слезами».
Поэту Садофьеву Есенин сказал, явно имея в виду Толстую: «Я живу с человеком, которого ненавижу». Но уже через несколько минут он добавляет: «Я давным–давно был бы трупом, но человек, с которым я живу, удерживает меня от смерти».
Примерно тогда же Есениным овладела странная идея. Он поделился ею с Грузиновым, попросил того написать некролог и объяснил смысл столь экстравагантного замысла: «Я скроюсь. Преданные друзья организуют мои похороны. В газетах и журналах будут напечатаны статьи обо мне. Потом я объявлюсь. Скрываться я буду неделю или две, чтобы журналы имели время напечатать статьи обо мне. А потом я объявлюсь. Мы увидим, что они напишут обо мне! Мы узнаем, кто мне друг, а кто враг!»
Перед тем как лечь в клинику, Есенин решил повидать двух людей: Августу миклашевскую и Анатолия Мариенгофа. У Августы он довольно долго просидел молча, глядя на актрису и ее сына, потом сказал, что это все, что ему было нужно, и попросил навестить его в клинике.
С Мариенгофом дело обстояло посложнее — надо было идти на мировую. Шершеневич вспоминал: «Перед тем, как он лег в клинику, Есенин пришел к Мариенгофу и сказал: «Я пришел, чтобы помириться с тобой» и добавил:«Ладно, Толя, когда ты будешь писать обо мне, не пиши плохо». Можно ли было ожидать от Сережи с его упрямством, что он прийдет первым ради примирения, если это не было накануне его смерти?»
26 ноября 1925 года Есенин лег в психиатрическую клинику Первого московского университета. Его тщательно обследовали и 5 декабря записали в истории болезни заключение, в котором фигурировали белая горячка и галлюцинации. В остальном его физическое состояние было удовлетворительным.
Писатель Олег Леонидов, видевший Есенина в те дни, был поражен его веселым настроением и желанием работать, но в то же время заметил, что поэт «с навязчивостью говорил о смерти, об окружающих его больных, которые одержимы идеей самоубийства, о девушках, пытающихся повеситься на собственных косах, о тех, кто крадет лезвия «Жиллет», чтобы вскрыть себе вены… И он сказал, что скоро умрет».
27 ноября Есенин писал Чагину: «Опять лег. Зачем — не знаю, но, вероятно, и никто не знает… Все это нужно мне, может быть, только для того, чтобы избавиться кое от каких скандалов». (Есенин имел в виду угрозу судебного преследования из-за скандала с дипкурьером Рогой в поезде).
6 декабря он отправляет записку Евдокимову: «Лечусь вовсю. Скучно только дъявольски, но терплю потому, что чувствую, что лечиться надо».
Между тем именно там, в клинике, в голове Есенина зрело чрезвычайно важное решение. Он решает начать новую жизнь — в Ленинграде. 7 ноября он посылает в Ленинград Эрлиху телеграмму: «Найди немедленно две-три комнаты 20 числах переезжаю жить Ленинград».
И дело тут не только в переезде из одного города в другой — Есенин решил развестись с Софьей Андреевной Толстой. Тогда же он посылает ей из клиники записку, тоже свидетельствующую о его намерении развестись: «Соня, переведи комнату на твое имя. Ты знаешь, я уезжаю, и поэтому нецелесообразно платить лишние деньги».
О том, какие мысли одолевали в эти дни Есенина, можно судить по его разговору с Наседкиным, который навестил его в клинике. Наседкин писал: «Есенин решил уехать в Ленинград. Впереди была новая жизнь. Об этом он больше всего говорил. В Ленинграде он, вероятно, женится, но только на простой и чистой девушке. Через Ионова он наладит свой двухнедельный журнал, будет его редактировать. А весной, возможно, поедет за границу, чтобы повидаться с Горьким».
