Фигуры «наружников» маячат в отдалении, ожидая, когда же этот хлюст из Советов совершит оплошность и продемонстрирует наконец, для чего он приехал за несколько тысяч километров от своих медведей. Не для того же, чтобы осматривать памятники норвежским викингам!
Ладно, надо пожалеть ребят. Свожу-ка я их в «киношку». Валера Шаманин сказал, что в «бочке» — каком-то ангаре, сооруженном в начале 40-х американскими солдатами и приспособленном для показа фильмов, — идет «Доктор Живаго». Краем уха я уже слышал про одноименный роман Б. Пастернака, и не посмотреть фильм было бы непростительно с моей стороны. Да и «наружники» пусть за казенный счет хоть что-то узнают о далекой и загадочной России.
Хотя что им наши проблемы? По описанию X. Лакснесса, приведенному в его романе «Самостоятельные люди», исландские крестьяне, случайно узнав о том, что в далекой Европе «убили какого-то беднягу по имени Фердинанд», из-за чего началась большая заваруха, с удовлетворением говорят о том, что Первая мировая война повысила спрос на рыбу и рыбий жир, и это для них самое главное. А война — что война? Они всю свою жизнь воюют с нуждой, и их война будет посерьезней, чем убийство австрийского эрцгерцога.
… Кинотеатр действительно располагается в металлическом ангаре с полукруглыми сводами — типичное сооружение для складских помещений. С радостью отмечаю, что внутри тепло и можно отогреть окоченевшие от сырости члены. Билеты, по моим понятиям, стоят слишком дорого, не то что у нас дома. «Наружники» тоже проходят в зал и занимают места сзади. Как только свет в зале гаснет, я полностью забываю о них и слежу за перепитиями бедного русского интеллигента в исполнении египетского актера. Такой революции я себе до этого представить не мог. Артисты, изображающие на экране революционных солдат и чекистов, создают гротескные образы, и это в моем восприятии снижает достоверность фильма. Надо бы обратиться к самому роману, благо я где-то уже видел его перевод на английский язык. За неимением русского варианта на первый раз сгодится и английский.
Выхожу из «бочки» под сильным впечатлением. Омар Шариф, сукин сын, хоть и египтянин, но где-то ему удалось ухватить суть образа мятущегося интеллигента Живаго, и он запоминается. Но главное, конечно, это использованная в фильме в качестве лейтмотива музыка. Говорят, эту мелодию создатели фильма случайно «раскопали» в Бразилии, где в одном из кафе ее исполнял какой-то русский эмигрант. Это якобы старинная — восемнадцатого века — мелодия, передаваемая в семье эмигранта от старших к младшим по наследству. Как бы то ни было, но романс из «Доктора Живаго», что называется, берет за душу и долго еще будет звучать в моем сознании.
Странно вообще устроена человеческая жизнь. Для того чтобы задуматься над своим прошлым, над историей России, надо сходить в какую-то исландскую «бочку» и посмотреть запрещенный для советских людей фильм. Пребывание в Исландии в моей памяти до сего дня ассоциируется с «Доктором Живаго», ностальгической мелодией фильма, напоминающей мне о чем-то безвозвратно утраченном, непоправимо упущенном и достойном глубокого сожаления. У меня не остается сомнений в том, что мелодия имеет русскую первооснову, иначе почему бы она встревожила мою душу?
Но я, кажется, утомил тебя, нетерпеливый читатель, лирическими отступлениями. Я знаю, что ты жаждешь наполнить свою умную и пытливую голову полезной информацией. Ты не тратишь время зря на такое никчемное чтиво. Ты тоже бежишь с неудержимо рвущимся вперед табуном навстречу… своей зрелости, подставляя грудь под свежий ветер ойкумены. Но однажды и ты остановишься, и ветер донесет до твоего слуха давно отзвучавший топот копыт…
… Я сижу в гостевой и мысленно «подбиваю бабки» под своей командировкой. Валера Шаманин попросил сыграть в волейбол за команду молодых дипломатов, но я отказался. Две недели пролетели как один миг, и я с сожалением думаю о том, что не все удалось сделать. Я вижу эти упущенные возможности, но Хронос не оставляет шанса на их исправление. В будущем я, конечно, учту этот опыт, а сейчас надо собираться домой.
В отчете о командировке, который пойдет в Центр дипломатической почтой, ляжет на стол начальнику управления и по цепочке спустится к Георгию Михайловичу, чтобы потом очутиться в досье, которое я сам и веду, делается вывод о «невозможности использования Исландии в наших оперативных целях». Я с сожалением «закрываю» эту страну для отдела, да и для себя, потому что знаю, что только дикая случайность может привести меня обратно на эту землю. Ну что ж, отрицательный результат в разведке, как и в науке, тоже результат.
Через имеющиеся в резидентуре возможности нами не получены конкретные сведения, подтверждающие ваши первоначальные предположения.
В дверь раздается стук. Это Николай Иванович, добросовестно отыграв в волейбол, зашел за мной, чтобы отвезти меня к себе домой на прощальный ужин.
Завтра рано утром короткий бросок в Кефлавик и на восток, через Атлантику и всю Европу в родную Москву. Нет, что не говорите, а лететь куда-то намного интересней и заманчивей. (Как потом я узнаю, такое ощущение возникло оттого, что мой исследовательский жар не совсем насытился. После же насыщения, наоборот, наступает такая жуткая ностальгия, тоска по своим, по грязным, но родным улицам, знакомым лицам, что хочется бросить все и бежать босиком домой.)
Я опять делаю пересадку на аэрофлотовский рейс в Копенгагене (обратный полет до Дании мне совершенно ничем не запомнился), но меня никто не встречает и встречать не должен. Как мне объяснили в Рейкьявике, времени на пересадку в Копенгагене будет в обрез. И действительно, в транзитном зале на табло читаю надпись о том, что посадка на московский рейс уже заканчивается. Я бегу к нужному выходу, но никого из пассажиров или служащих аэропорта там не обнаруживаю. Выход к самолету прегражден зеленым шнуром. Все, я опоздал! Сейчас самолет отойдет от раструба и улетит без меня домой! Что делать?
Я перепрыгиваю через барьер и несусь по узкому тоннелю. Но что такое? В конце тоннеля светлое пятно — самолета нет. Значит, мои предположения правильные. Я кубарем скатываюсь по ступенькам на летное поле и метрах в ста от себя вижу наш родной флаг на белом фюзеляже. Люк самолета закрыт, но трап почему-то еще не убран. Может, я еще успею? Вокруг никого нет, вскарабкиваюсь на трап и изо всех сил стучу кулаком в дверь. В самолете тихо, тогда я настойчиво стучу еще раз, и люк перед моим носом распахивается, в проеме появляется молоденькая стюардесса, поправляющая на ходу кофточку и высоко взбитую прическу «Бабетта идет на войну».
— ???
— Я ваш пассажир.
— Ну и что?
— Как что, я опоздал на посадку и вот…
— Какую посадку, молодой человек? Она еще не объявлялась. Самолет задерживается на два часа.
Становится ясно, что произошла накладка, чуть ли не стоившая мне разрыва сердца. Сразу наступает апатия, я бормочу «извините» и плетусь обратно в транзитный зал. В Каструле мне придется бывать потом чуть ли не каждый день, но такой благодушной обстановки в международном аэропорту я больше не видел. Советский разведчик (причем, начинающий!) бесконтрольно и беспрепятственно дважды за какие-то десять-пятнадцать минут пересек в оба конца государственную границу датского королевства.
