Пост резидента, а потом чрезвычайного посланника в Гамбурге, полученный Бестужевым 1 февраля 1731 года — вероятно, не без содействия брата Михаила, чрезвычайного посланника в Пруссии, — был не самый важный дипломатический пост для России, и Бестужев-Рюмин снова нашёл себе занятие, позволившее ему оказать существенную услугу императрице Анне. По её поручению он съездил в Киль и отыскал там архивы голштинских герцогов, из которых извлёк документы, касавшиеся вопросов наследия русского престола, в частности, духовное завещание императрицы Екатерины I о претендентах на русский престол
[26]. Каким образом оно оказалось в архивах голштинских герцогов, можно было только догадываться. По всей видимости, они были выкрадены голштинцами, последнее время просто кишевшими при русском дворе, и увезены в Германию.
В 1733 году к Бестужеву в миссию явился бывший камер-паж мекленбургской герцогини Екатерины Ивановны Фёдор Иванович Красный-Милашевич. За какую-то вину он в своё время был мекленбургской герцогиней уволен и вернулся к отцу в Смоленскую губернию. Там он познакомился с местным губернатором князем Черкасским, жаловавшимся на Бирона за то, что тот сослал его в глухую губернию, и положительно высказывавшимся о голштинском принце Карле-Петре-Ульрихе. Губернатор уговорил Милашевича отправиться в Киль к принцу, засвидетельствовать там ему своё почтение и вручить письма от него и генерала Потёмкина (как выяснилось позже, письмо от Потёмкина было сфальсифицировано самим губернатором Черкасским, и генерал относительно планов Черкасского находился в полном неведении). Из писем этих русских великовозрастных «недорослей» голштинский принц-малолетка должен был понять, что в России в его пользу якобы существует сильная оппозиция.
Милашевич был явным авантюристом.
По пути в Киль он оба письма потерял (!), но решил исправить дело тем, что написал письмо герцогу Станиславу Лещинскому, бывшему польскому королю и одному из будущих претендентов на польский трон. Отчаявшись встретиться с герцогом, Милашевич заехал в Гамбург и явился пред светлые очи русского резидента А.П. Бестужева-Рюмина, которому и подал донос на губернатора Черкасского. Дело было серьёзное — ведь речь шла о том, чтобы возвести на трон голштинского принца. Принц в своё время станет законным наследником русского престола и несколько месяцев будет править Россией под именем Петра III, но это случится позже, в 1761 году, а сейчас говорить об этом было преступно и страшно. И Бестужев-Рюмин отправил донос и самого доносчика в Петербург — пусть там разбираются. Потом род Черкасских обвинял Алексея Петровича в том, что тот инициировал на них донос в государственной измене. Напрасно: инициатива исходила отнюдь не от него, а он только исполнил свой долг — ведь речь всё-таки шла о безопасности Российской империи, а игнорирование доноса Милашевича грозило бы ему самому крупными неприятностями.
Заговором с целью возведения на российский престол голштинского принца Карла-Петра-Ульриха занялась следственная комиссия в составе канцлера Г.И. Головкина, вице-канцлера А.И. Остермана, начальника Тайной канцелярии А.И. Ушакова (1672—1747)
[27], помощника Головкина П.П. Шафирова, Бахметева и самого А.П. Бестужева-Рюмина (его по этому делу именным приказом Анны Иоанновны вызвали в Петербург).
Мы не станем вдаваться в подробности этого расследования — заговор оказался блефом. В 1739 г. Милашевич был взят по другому делу и, приговорённый к смерти, сознался, что оклеветал Черкасского, который послал его в Голштинию, чтобы избавиться от Милашевича, ибо ревновал его к девице Корсак. Императрица Анна Иоанновна в полной мере оценила услугу гамбургского резидента и вознаградила его по-царски: Бестужев-Рюмин получил от неё 2000 рублей и красную ленту ордена Святого Александра Невского. С этого момента и Вирой, пренебрегая своим негативным отношением к Бестужеву-Рюмину-отцу, взял его младшего сына на заметку.
На исходе 1734 года Бестужева-Рюмина «по совместительству» с резидентством в Гамбурге опять назначили посланником в Данию, отозвав оттуда барона фон Бракеля и направив его в цесарскую Вену. Данию, как и Швецию, Франция усиленно втягивала в субсидийный антироссийский договор. Версаль желал, чтобы эти две скандинавские страны своими вооружёнными силами связывали Россию на северо-западе и мешали ей отвлекаться на центральноевропейские дела. Но Дания предпочла французским деньгам английские и в начале 1739 года подписала договор о субсидиях с Англией. Англия уже тогда предпочитала манипулировать европейскими событиями издалека и лучше других умела решать свои проблемы чужими руками.
В этой ситуации попытки А.П. Бестужева подтолкнуть Копенгаген к союзу с Петербургом успехом не увенчались. «…Здесь более десяти французских партизанов против одного истинного патриота, которые не токмо к шведам, но и к туркам более, нежели к россиянам, склонны и всеми удобоумышленными способами домогаются оные мои инсинуации опровергать», — писал он Остерману в Петербург. «Инсинуации» посланника заключались в том, что Алексей Петрович, ввиду шведских вооружений, запугивал датчан свёртыванием русской торговли в Балтийском море и переносом её в Архангельск, что сильно ударило бы по сборам датской таможенной пошлины в проливе Эресунд (Зунд).
В мае 1736 года он, не без помощи Бирона, получил чин тайного, а по окончании командировки в Данию — действительного тайного советника. Это было уже существенным продвижением по петровской табели рангов. В последние годы он из Копенгагена и Гамбурга, помогая своему брату, занимался и шведскими делами. Он проработал в Гамбурге и Копенгагене вплоть до 1740 года, пока в Петербурге не началось следствие по делу А. Волынского.
Искусный интриган, не лишённый определённых административных и хозяйственных способностей, но довольно посредственная личность, Бирон был лишён широкого государственного кругозора, в том числе на внешнюю политику и очень тяготился своей зависимостью от всесильного и опытного вице-канцлера А.И. Остермана, державшего всю русскую дипломатию в своих руках. Попытки фаворита возвысить в противовес Остерману сперва П.И. Ягужинского, а потом А.П. Волынского не удались. Сам немец, не имея никакого официального титула или звания при дворе, ни точки опоры в своих действиях, но благодаря близости к телу императрицы получивший неограниченную власть, Бирон достаточно рано понял, что первоначальная ставка на вестфальского немца Остермана и молодого нахрапистого кабинет-министра Волынского была недостаточной. Обрусевший и набравшийся русского опыта, Остерман слишком очевидно превосходил его по всем статьям, а потому бывший конюх чувствовал себя рядом с ним довольно неуютно. В то же время не в меру заносчивый, амбициозный и слишком самостоятельный кабинет-министр А.П. Волынский быстро подчинил своей воле престарелого канцлера Алексея Михайловича Черкасского, подобно Микояну в советское время переходившего из одного режима власти в другой и везде считавшегося «подходящим», и стал в опасное противостояние к Остерману, что практически лишало Бирона всякой свободы действий. Более того, Волынский стал успешно завоёвывать доверие Анны Иоанновны и, кажется, был полон решимости оттеснить от кормила власти не только Остермана, но и самого Бирона. Пришлось Волынского убирать, устраивать над ним судебный процесс — руками русских же министров, естественно!
