Артемий Петрович Волынский (1689—27.6.1740), человек не без способностей, но чрезвычайно самоуверенный, умело лавировал между Э.И. Бироном, А.И. Остерманом и Б.Х. Минихом. В начале 30-х годов он вместе со своими единомышленниками Ф.И. Соймоновым, П.М. Еропкиным, А.Ф. Хрущовым, В.Н. Татищевым (1686—1750), а также графом П.И. Мусиным-Пушкиным и князем А.Д. Кантемиром
[28] обсуждал устройство России, писал проекты реформ, знакомился с сочинениями иностранных авторов на эту тему. Он осуждал «верховников», пытавшихся ограничить самодержавие, предлагал перевести в дворянство священников, составил образовательную программу для молодых россиян, призывал дворян улучшить положение крепостных крестьян. В то же время Волынский критиковал правление Анны Иоанновны, резко отзывался о Бироне и пытался бороться с немецким засильем при дворе (что не мешало ему раболепствовать перед Бироном).
В 1740 году, будучи кабинет-министром, Волынский организовал в Ледяном дворце в Петербурге потешную свадьбу придворного шута князя М.А. Голицына
[29] с калмычкой-шутихой и вдовой Авдотьей Ивановной Бужениновой (1710—1742). В результате интриг Бирона и Остермана Волынский, ставший опасным для Бирона, должен был уйти со сцены. Предлогом для ареста, кроме писания «прожектов», послужило избиение поэта В. Тредиаковского в доме временщика. Кабинет-министр был подвергнут пыткам и обвинён в заговоре против самодержавной власти императрицы. Волынский всё отрицал, но суд, состоявший исключительно из русских сановников, его оправдания не принял и приговорил его к казни
[30].
Временщик, как мы уже сообщали, ещё до казни Волынского взял на заметку младшего Бестужева. Как человек, забравший в свои руки и внешнюю политику, Бирон иногда получал отчёты от посланника в Копенгагене и Гамбурге. Предполагая сыграть на тщеславии Алексея Петровича, Бирон решил его приблизить и сделать из него «карманного», послушного его воле кабинет-министра. Вероятно, временщик считал, что умный и честолюбивый русский вряд ли будет помнить зло, совершённое им по отношению к отцу, и даже наоборот, возможно оценит это как знак искреннего примирения с семейством Бестужевых-Рюминых. Младший Бестужев должен был стать противовесом как Остерману, так и непредсказуемому Волынскому и одновременно быть послушным орудием в руках фаворита.
Так или не так рассуждал временщик, но младший Бестужев, по всей видимости, понял, что представившуюся возможность упускать никоим образом нельзя, и воспринял внимание Бирона вполне прагматично. Он увидел в этом долгожданный шанс подняться наконец наверх. Последующие драматические события не дали возможности этим двум историческим персонажам в полной мере проявить свои способности по отношению друг к другу. Сблизившись, оба имели слишком много задних мыслей, чтобы сотрудничать искренно. Думается, рано или поздно их отношения закончились бы конфликтом. Как бы то ни было, близость к Бирону на первых порах принесла младшему Бестужеву, как и его отцу, гораздо больше неприятностей, чем пользы. Но уже будучи однажды вознесённым наверх, Бестужев будет подхвачен новым приливом общественной волны, так что покровительственное внимание Бирона в конечном счёте сыграло, на наш взгляд, решающую роль в его карьере. Таковы уж превратности судьбы тех, кто с риском для себя готов отправиться в опасное плавание по житейскому морю.
Прибыв в Петербург, Алексей Петрович успел приобщиться к конфискованной собственности казнённого Волынского. В дележе и покупке на торгах, согласно установленному порядку, приняли участие все: императрица взяла себе породистых ревельских коров, 4 попугаев, 4 кареты, 4 коляски и чан с 216 живыми стерлядями, зять Остермана Василий Стрешнев «отхватил» себе богатый казённый дом бывшего кабинет-министра, Миних — дачу близ Петергофа. Кто-то скупал одежду по дешёвке, кто — вина, кто — мебель. Преемник Волынского, только что прибывший из Копенгагена, как пишет Курукин, «обнаружил более высокие запросы: он вывез четыре больших зеркала в позолоченных рамах (за 122 рубля) и ещё два зеркала средних (за 30 рублей)».
К этому времени А.И. Остерман стал рассматриваться в качестве большой помехи не только Бироном, но и самой Анной Иоанновной — правда, по иным причинам. Намечалось сближение России с Англией, вызванное неблагоприятным для обеих стран развитием событий в Швеции. Стокгольм, подталкиваемый Парижем, стремился к военному реваншу и пересмотру Ништадтского мира 1721 года. Поэтому Лондон предложил Петербургу союз, но Андрей Иванович, несмотря на усердные старания английского посланника в Петербурге Эдварда Финча, тянул переговоры, явно уклоняясь от решительного шага. С прибытием Бестужева в Петербург и появлением слухов о его назначении новым кабинет-министром Финч воспрянул духом. По информации английского посла в Копенгагене Тидлея, Бестужев-Рюмин был положительно настроен в пользу англо-русского союза.
ВЗЛЁТ, ПАДЕНИЕ И СНОВА ВЗЛЁТ
В Петербурге накануне празднования Белградского мира появился странный француз итальянского происхождения — бывший посол Франции в Берлине, где он активно противодействовал интересам России. Он удивил всю столицу своим пышным въездом, но не имел с собою верительных грамот, хотя и называл себя послом. Звали француза Иоахимом-Жаком Тротти маркизом де ла Шетарди. Зачем приехал это лощёный, любезный и изворотливый, как уж, европеец? Никто не мог ответить на этот вопрос — даже умнейший и проницательнейший вице-канцлер России Андрей Иванович Остерман, заведовавший внешними делами империи.
Ответ содержался в записке о положении России, представленной Лалли, французским дипломатическим агентом Франции и современником Шетарди, главе внешнеполитического ведомства Франции кардиналу А.Э. де Флёри (1653—1743).
Лалли писал:
«Я не могу дать более простой и в то же время более верной идеи о России, как сравнив её с ребёнком, который оставался в утробе матери гораздо долее обыкновенного срока, рос там в продолжение нескольких лет и вышел, наконец, на свет, открывает глаза, протягивает руки и ноги, но не умеет ими пользоваться, чувствует свои силы, но не знает, какое из них сделать употребление. Нет ничего удивительного, что народ в таком состоянии допускает управлять собою первому встречному. Немцы (если можно так назвать сборище датчан, пруссаков, вестфальцев, голштинцев, ливонцев и курляндцев) были такими первыми встречными. Венский двор умел воспользоваться таким положением нации, и можно сказать, что он управлял петербургским двором с самого восшествия на престол нынешней царицы…» И в конце записки вывод: «Россия подвержена столь быстрым и столь чрезвычайным поворотам, что выгоды Франции требуют необходимым иметь лицо, которое было бы готово извлечь из того выгоды для своего государства».
