Граф А.Р. Воронцов (1741—1805), племянник М.И. Воронцова, посетивший в начале 1760-х годов Париж, описывая жизнь посла М.П. Бестужева-Рюмина, сделал такое интересное наблюдение:
«В его доме была Греческая церковь, а священником в ней был один монах, ставший впоследствии архиереем; это был самый большой фанатик, какого мне когда-либо случалось встречать. Он ставил в неловкое положение посла, а также всех находившихся в Париже русских, обращаясь к ним с наставлением в своих проповедях. Он хотел, чтобы все путешественники и светские люди жили монахами».
Кем-кем, но монахом Михаил Петрович никогда не был, как и многие в его роду. На самом деле в Париже всё было не так просто, и монах тут был ни при чём. Проблемы послу создавали французы, оказавшиеся не такими уж и сговорчивыми, какими он себе их представлял. Давала о себе знать и болезнь. Последнее письмо Михаила Петровича графу И.И. Шувалову было написано 14 октября 1759 года. В нём Бестужев заверял Ивана Ивановича, что приступил к поискам кандидата для Российской Академии художеств вместо умершего Лорена. Он хлопотал по делам до последнего дня.
Сначала умерла его жена, а потом, 26 февраля 1760 года, скончался он сам.
Завещание его подписал советник Фёдор Чернев, с которым он работал ещё в свою бытность в Вене.
Поехать и умереть в Париже…
Это станет заветной мечтой потомков Михаила Петровича…
Заканчивает Михаил Петрович свою «скаску» 1754 года словами: «Детей не имею, а о крепостных моих людях, сколко мужеска полу числом, и в деревнях, в которых уездах оне находятся, за давным моим из России отсутствием подлинной ведомости дать не могу». За такими сведениями он советует обратиться к генерал-лейтенанту Ивану Лукьянычу Талызину, «который по своему от меня жалованию моими деревнями управляет».
Следить за своими крепостными и деревнями у М.П. Бестужева и в самом деле просто не было времени.
ГРАФ ПРОТИВ МАРКИЗА
…Он показался мне похожим на хороший старый рейнвейн: вино это никогда не теряет усвоенного им от почвы вкуса и в то же время… отягчает голову и потом надоедает. То же самое с нашим маркизом…
Прусская герцогиня Луиза Доротея о маркизе Шетарди
Прежде чем переходить к изложению разыгравшейся на петербургских подмостках подспудной борьбы русской и французской дипломатии, расскажем о том, что помогло Бестужеву-Рюмину перехитрить своего ярого врага и выйти из этой схватки победителем.
Нужно отметить, что первые попытки Бестужева-Рюмина «наступить на хвост» своим противникам были довольно неуклюжи и безрезультатны. Во-первых, неблагоприятным оставался придворный фон Санкт-Петербурга. Государыня Елизавета Петровна странным образом всё ещё оставалась в плену своих девичьих представлений о бывшем женихе Людовике XV (1710—1774) и в некоторой степени благоволила Франции
[60]. Прямое обращение графа к прусскому королю Фридриху II с просьбой перехватывать и вскрывать переписку Шетарди и Лестока с Берлином не сработало и вызвало у короля лишь недоумение. Фридрих ответил Бестужеву, что если Шетарди и Лесток переписываются со своими иностранными корреспондентами с согласия императрицы Елизаветы, то он не имеет права вмешиваться в это дело. Если же такого согласия нет, то Бестужев, как вице-канцлер, сам мог бы принять против этой переписки необходимые меры. По-видимому, Алексей Петрович пока не догадывался, что король являлся одним из организаторов подкопа под вице-канцлера, а потом и канцлера России.
Принять необходимые меры против недругов помогла Бестужеву-Рюмину… математика, или, вернее, её раздел, трактующий теорию чисел. Но расскажем всё по порядку. Т.А. Соболева считает А.П. Бестужева-Рюмина одним из основателей российской службы перлюстрации и дешифрования. Будучи главным директором всех почт империи, вице-канцлер в начале 1742 года начал по примеру других европейских стран организовывать службу перехвата и вскрытия депеш иностранных послов в России. Некоторое время спустя в распоряжении вице-канцлера оказались копии исходящих дипломатических депеш и реляций многих посланников и резидентов в свои столицы. На некоторых из них до сих пор сохранились пометы за 1742—1743 гг. типа: «Ея Императорское Величество слушать изволила».
Вице-канцлер по несколько раз в месяц аккуратно докладывал Елизавете Петровне о внешнем положении России. В этот период дел у Алексея Петровича было по горло: шла война со шведами в Финляндии, затем последовали сложные мирные переговоры со шведами в Обу. Вице-канцлеру приходилось бороться за сохранение за Россией статуса державы-победительницы и с внешними врагами (французская и шведская дипломатия), и с их агентурой (Бруммер, Лесток, Бухвальд), и с внутренними недругами (Трубецкой и др.) На докладах Бестужева часто присутствовал особый секретарь — в 1742—1743 гг. им был Иван Пуговишников, — который тщательно протоколировал все беседы начальника с императрицей. Из этих протоколов, между прочим, явствует, что Елизавета была не так уж плохо подготовлена к управлению страной и проявляла к внешнеполитическим делам пристальное внимание. Если, конечно, её не отвлекали балы да маскарады.
Сохранилась переписка Бестужева с петербургским почт-директором Ф.Ю. Ашем (1683—1783)
[61], который непосредственно осуществлял перлюстрацию дипломатических депеш в Петербурге. Приведём одно из писем Фёдора Юрьевича своему начальнику, любопытное во всех отношениях:
«Высокородный государственный граф, высокоповелевающий господин государственный вице-канцлер.
Милостивый государь!
29 числа прошлого месяца купно с приложенною депешею от г-на барона Мардефельда
[62] вчерась пополудни я со всяким респектом получил. И не преминул по силе данного мне всемилостивейшего приказа оную депешу распечатать, а в ней нашлось три пакета, а именно первый в придворный почтовый амт в Берлин от г-на барона Мардефельда самого, второй к финанцсоветнику Магирусу в Кенигсберг от секретаря Варенсдорфа, а третий от господина Аатдорфа к его брату в Ангальтбернбург. Последние два письма без трудности распечатать было можно, чего ради и копии с них при сем прилагаются. Тако же де куверт в придворный почтовый амт в Берлин легко было распечатать, однако ж два в одном письме, то есть к королю
[63] и в кабинет, такого состояния были, что, хотя всякое удобовымышленное старание прилагалось, однако ж оных для следующих причин отворить невозможно было, а именно: куверты не токмо по углам, но и везде клеем заклеены, и тем клеем обвязанная под кувертом крестом на письмах нитка таким образом утверждена была, что оный клей от пара кипятка, над чем письма я несколько часов держал, никак распуститься и отстать не мог. Да и тот клей, который под печатями находился (кои я хотя искусно снял), однако ж не распустился. Следовательно же, я к превеликому моему соболезнованию никакой возможности не нашёл оных писем распечатать без совершенного разодрания кувертов. И тако я оные паки запечатал и стафету в ея дорогу отправить принуждён был».
