Но враги просчитались: из дела Лопухиных следствию не удалось раскопать ничего такого, что хоть каким-то образом бросало бы тень на братьев Бестужевых. Фаворит Елизаветы А.Г. Разумовский, конференц-министр М.Г. Воронцов и самый видный архиерей новгородский архиепископ Амвросий Юшкевич были за них.
Соловьёв пишет, что Елизавета не вняла внушениям Лестока о перемещении братьев на другие должности, заявив ему, что она уверена в верности и привязанности к себе обоих братьев, о чём свидетельствуют и другие люди. Лесток взорвался и начал ругать Воронцова, который только по молодости и глупости поддерживает вице-канцлера, а потому на его слова не следует полагаться. Императрица рассказала об этом разговоре Воронцову, а тот передал его Бестужеву. Лесток и после этого несколько раз подходил к Елизавете с предложением удалить братьев от должностей, но каждый раз она выпроваживала его ни с чем.
К этому времени вице-канцлер нашёл собственное эффективное средство защиты от нападений — перлюстрацию и декодирование их писем, но об этом мы расскажем в другом месте.
БРАТ В ЛАГЕРЕ ВРАГОВ
Дело Лопухиных негативно сказалось на личных взаимоотношениях братьев Бестужевых. После суда над Анной Гавриловной Бестужевой-Рюминой между ними пробежала «кошка». Михаил Петрович был недоволен тем, что младший брат не помог его супруге избежать наказания и занял не только нейтральную позицию, но принял активное участие в комиссии по расследованию дела и высказывал в адрес своей невестки нелицеприятные обвинения. С этого момента начинается их постепенное отчуждение и переход Михаила Петровича в лагерь противников вице-канцлера.
О том, что накануне устроенного Елизаветой Петровной переворота Михаил Петрович из Стокгольма предупреждал Анну Леопольдовну о грозившей ей опасности со стороны дочери Петра I и рекомендовал правительнице изолировать её как агента иностранной державы, Елизавета, по-видимому, не знала. Иначе бы она приняла по отношению к старшему Бестужеву немедленные и крутые меры. Посол имел тогда веские основания называть так царевну Елизавету «иностранным агентом» за её слишком тесные контакты с французским посланником Шетарди и шведским посланником Нолькеном, которые обещали ей помочь взойти на престол ценой возвращения шведам Прибалтики. По всей видимости, эти сведения посланник Бестужев добыл через свои связи, а вернее, через свою шведскую агентуру. Кроме дипломатических способностей, он обладал ещё талантом разведчика. Но теперь царствовал «иностранный агент», ревниво следивший за всеми слухами и «происками врагов», и всякому, кто когда-то выступал против Елизаветы, грозила как минимум ссылка, а как максимум — казнь.
Во всяком случае, Михаил Петрович по окончании дела Лопухиных постарался как можно быстрее исчезнуть с петербургской «перспективы» и попросился на заграничный пост.
Смерть в начале ноября 1742 года канцлера A.M. Черкасского, который, по выражению Соловьёва, патриотической позицией по вопросу русско-шведских отношений под конец жизни замолил свои старые грехи, вызвала у противников России новые надежды. Они снова стали интриговать против вице-канцлера, чтобы во главе Иностранной коллегии поставить генерала А.И. Румянцева или посла России в Англии Сергея Нарышкина. Но и этим надеждам Парижа, Берлина и Стокгольма не было суждено сбыться. Елизавета Петровна предпочла назначить канцлером России А.П. Бестужева-Рюмина, дав ему в помощники, то есть вице-канцлеры, князя М.И. Воронцова. И младший Бестужев, начиная с 1744 года, получил возможность впервые открыто продемонстрировать свои способности, заявить о себе как политик европейского масштаба и распространить свои взгляды на отношения России с Францией и Швецией.
В этом же году М.П. Бестужев-Рюмин был назначен послом в Берлин, где он стал пользоваться заслуженным авторитетом и при дворе Фридриха И, и в дипломатическом корпусе. 21 июля 1744 года он предупреждал Петербург о той опасности, которую Пруссия представляла для своих соседей и России, и в этом смысле он был полностью солидарен со своим младшим братом. Он полагал, что только Россия была в состоянии остановить опасную экспансию Пруссии и предлагал для этого принимать заблаговременные меры. «Когда я ещё в молодых моих летах здесь в академии был, то помню, что в то время дед нынешнего короля более 20 000 войска не имел; покойный король увеличил его до 80 000, а нынешний — до 140 000, а если ещё границы свои распространит, то доведёт до 200 000», — указывал М.П. Бестужев на опасное приращение прусских военных сил. Он просил Елизавету не верить нынешним «ласкательным» приёмам Фридриха II и ссылался на его коварный характер. В письме к своему брату-канцлеру посланник предлагал «учинить демарш» Берлину, пригрозив ему предоставлением русской военной помощи Австрии.
Как неугодный Фридриху II, посол Бестужев был переведен послом в Лейпциг, а в результате вероломного вторжения прусской армии в Саксонию Бестужев оказался в Дрездене. Ещё из Лейпцига он 7(18) мая 1745 года отправил письмо графу И.И. Шувалову (1727–1797), в котором просил 18-летнего камер-пажа при дворе Елизаветы оказать воздействие на младшего брата канцлера
[58].
Оставаясь в Саксонии, он в 1748 году занимался вопросом о проходе русского вспомогательного корпуса В.Н. Репнина через Польшу.
В 1749 году Бестужев-старший был переведен на не менее ответственный пост в Вену, где он работал вместе с Л.К. Ланчинским. (В Вене фактически действовали два посланника, что подчёркивало внимание Петербурга к своему главному союзнику.) Здесь Михаил Петрович активно вмешивался в дела православных христиан, подвергавшихся преследованиям со стороны австрийских властей, а также способствовал переселению в Россию недовольных сербов. Он вступил в конфликт с Ненадовичем, сербским православным епископом, подыгрывавшим австрийцам, взял в посольство в качестве своего духовника сербского священника Михаила Вани. На этом поприще он заслужил неприязнь австрийских властей, что в конечном итоге и послужило причиной его отзыва из страны. Вклад его в дело защиты православных в Габсбургской империи и особенно в дело переселения сербов в Россию неоценим.
М.П. Бестужев ревностно относился к чести России и своему статусу и, по обыкновению прочих посланников в Вене, завёл себе церемониймейстера, на что Петербургу пришлось раскошелиться на дополнительные 1000 рублей в год на его содержание. Как-то Бестужева не пригласили на бал в императорском дворце. Он расценил это как кровную обиду и доложил об ущемлении его чести в Петербург. КИД ответила, что никаких оснований для предъявления претензий к австрийскому двору у посланника не было, поскольку бал предназначался только для придворных. Урегулировав этот «вопрос чести», Михаил Петрович в 1750 году оказался в центре других протокольных неурядиц: сначала с генуэзским посланником, который нанёс ему визит, не предупредив об этом заранее, а потом — с австрийским кардиналом, потребовавшим на обеде у Михаила Петровича почётное место рядом с хозяином по правую руку и на специальном удалении от соседей по столу. «Разрулить» конфликт помог Бестужеву снова Петербург, посоветовав проявлять больше сдержанности. Уж больно горяч был старший брат Бестужев!
