Восшествие на престол Петра III никакого облегчения ссыльному не принесло, и это было вполне понятно: любовницей у императора была племянница вице-канцлера Елизавета Романовна Воронцова (1739–1792), и Михаил Илларионович был у Петра III в большом фаворе. Да и прежде Пётр III относился к Бестужеву-Рюмину, мягко говоря, с большим недоверием. Он имел все основания говорить про Бестужева следующим образом: «Я подозреваю этого человека в тайных переговорах с моей женой, как это было уже раз обнаружено; в этом подозрении подкрепляет меня то, что покойная тётушка на смертном одре говорила мне весьма серьёзно об опасности, какую представляло бы возвращение его из ссылки». По некоторым данным, император подозревал Бестужева-Рюмина в совместном с женой заговоре, имевшем целью лишить его трона, и Елизавета перед своей смертью якобы наказала ему никогда не освобождать графа из ссылки.
М.И. Воронцов в первый же день восшествия на престол Петра III — 25 декабря 1762 года — исходатайствовал у него помилование и освобождение из ссылки Лестока и Бирона. Естественно, о Бестужеве-Рюмине он даже и не подумал. Людей, пользовавшихся благосклонным отношением императора и испытывавших при этом уважение к ссыльному Бестужеву, вокруг нового императора просто не было. Если Бирон, сохраняя достоинство, по части изъятого и разграбленного у него имущества никому не предъявил претензий, то Лесток, получив от императора разрешение отыскивать свои пропавшие вещи, без всякого приглашения стал наносить визиты некоторым вельможам. Он придирчиво осматривал гостиные и будуары хозяев и молча забирал то, что узнавал принадлежащим когда-то его дому. Думается, он ни секунды бы не раздумывал нанести «визит триумфатора» и к графу Бестужеву-Рюмину, но граф в это время сам был жертвой жесточайшей опалы и, лишённый всех дворцов и домов, сидел в курной избе своего Горетова.
Ссылка лишила Бестужева возможности стать непосредственным свидетелем заключения Петром III позорного мира с Фридрихом II — мира, который свёл на нет все громкие победы русской армии в Пруссии и фактически спас Фридриха II от полного разгрома. Алексею Петровичу не пришлось наблюдать за тем, как прусский посол в России Бернхард Вильхельм фон Гольц (? — 1795) стал руководить всей внешней политикой России, как всю русскую армию переодели в прусские мундиры и заставили принять устав армии Фридриха II…
Что ж, император Пётр Фёдорович, подозревая бывшего канцлера во всём нехорошем, в данном случае вряд ли ошибался: будь Бестужев летом 1762 года в Петербурге, он, возможно, принял бы в свержении императора самое активное участие.
…1 июля 1762 года, едва успев похоронить убитого то ли Алексеем Орловым, то ли лейб-гвардейцем Александром Шванвицем
[96] супруга, Екатерина II послала в Горетово специального курьера, гвардейского офицера Колышкина, с приказанием Бестужеву-Рюмину немедленно явиться в столицу. Как пишет Соловьёв, старый Калхас незамедлительно исполнил приказание новой государыни, и в середине июля его уже видели при дворе. Он мог с удовлетворением видеть, что некоторые его проекты о престолонаследии и пророчества теперь стали претворяться в жизнь.
Императрица приняла заметно одряхлевшего старика самым любезным образом. Она нуждалась в дельных советах опытного дипломата и царедворца, но на высокую должность призывать его не захотела. Зачем ей был нужен старый упрямец со своими закосневшими взглядами на внешнюю политику России, когда в Европе всё сильно перемешалось, когда нужны были новые подходы и когда она сама хотела играть во внешних делах заглавную роль?
Покладистый и начинавший быстро дряхлеть Воронцов остался пока и её канцлером. Сразу после переворота 1762 года прусский посланник Б. Гольц посетил канцлера и узнал, что тот, ссылаясь на слабое здоровье, подал Екатерине II прошение об отставке. Гольц докладывал Фридриху, что канцлер был очень доволен тем, что это прошение он вручил императрице за четыре часа до того, как узнал о возвращении из ссылки Бестужева-Рюмина. Михаил Илларионович не хотел, чтобы кто-то подумал, что он боялся своего неприятеля и потому спешил уступить ему место канцлера.
Через четыре дня Гольц с тревогой писал в Берлин, что прибытия графа Бестужева в столицу ждали со дня на день и что там никто не сомневался в том, что он заменит Воронцова. Но Екатерина пока и не думала менять канцлера, она просто оставила при Воронцове своим доверенным лицом Н.И. Панина, воспитателя её сына великого князя Павла Петровича. Никита Иванович со своими принципами и взглядами тоже был крепким «орешком», но помягче Бестужева и поэластичней в обращении, это был человек более современный, с которым Екатерина могла без труда найти общий язык. Хорошо информированный и проницательный Гольц уже в это время отмечал, что Бестужев непременно должен был столкнуться с Паниным, который вряд ли бы уступил кому добровольно своё единоличное влияние на императрицу, в том числе и своему бывшему учителю.
Зато сам Бестужев считал себя ещё вполне пригодным для свершения великих дел. Отсутствие у него высокой должности императрица компенсировала максимумом почёта и внимания. Она обращалась к нему в самой тёплой манере «Батюшка Алексей Петрович!» 31 июля/11 августа Гольц сообщил своему королю, что «Бестужев вернулся в Сенат и занял то же положение, как и прежде, так что он старший из сенаторов», и назвал его первым в списке лиц, которым больше всех доверяла в этот момент Екатерина Алексеевна
[97]. Бестужев, по словам Гольца, продолжал «уклоняться от участия в делах, ссылаясь на свой преклонный возраст, в сущности же для того, чтобы его больше просили». М.И. Воронцов говорил Гольцу, что ему было бы в высшей степени неприятно оставаться на своём посту, если бы истинным руководителем внешней политики страны стал бы Бестужев. В таком случае, прибавил Михаил Илларионович, он бы снова попросился в отставку.
Но проситься в отставку Воронцову не пришлось. У Екатерины не было планов менять канцлера, хотя логика событий подсказывала, что шансы вернуться на своё место у Алексея Петровича были. И в этом смысле Гольц не ошибался. Прусский посланник внимательно наблюдал за положением Бестужева, понимая, что с его приходом в КИД участь Пруссии стала бы снова незавидной, а потому он подмечал каждую мелочь в поведении бывшего ссыльного. Так в реляции от 10/21 августа он с нескрываемым злорадством сообщил Фридриху II: «Граф Бестужев принялся опять за свой обыкновенный образ жизни, то есть пьёт столько, что почти каждый день после полудня уже теряет соображение». Оставим на совести прусского посланника определение меры опьянения Бестужева — сам факт прикладывания графа к рюмке в это время наблюдали и другие лица кроме Гольца. Заметим только, что к вину наш герой пристрастился давно, а после того как убедился, что его планы вернуть былое положение были обречены на неудачу, тяга к нему только усилилась.
