Когда деньги от Хиндфорда были получены, посланник пытался намекнуть Бестужеву на взаимную услугу, но тут же получил высокомерный ответ:
— Неужели вы собираетесь входить в сделки со мной?
Конечно, все эти «проделки» не делают чести графу и канцлеру Бестужеву. Он находился тогда в расцвете сил и в зените славы, а испытание властью и славой выдерживал не каждый русский. Не выдержал его и вельможа Бестужев-Рюмин, к тому же постоянно нуждавшийся в деньгах из-за карточных долгов и сильного «преклонения» перед Бахусом.
Финансовыми сделками для него занимался саксонец Функ. Функ заявлял о пожеланиях своего патрона без всяких дипломатических околичностей — начистоту, прямым текстом. Так в ноябре 1750 года, по случаю присоединения Англии к австро-русскому союзу, Функ по поручению канцлера стал требовать от австрийского и английского дворов по тысяче фунтов стерлингов. Австрийский посланник Бернес напомнил ему, что стороны уже обменялись подарками и все своё уже получили. Функ, «приготовивший даже перья для подписи» и рассчитывавший получить и свою долю, нимало не смутился и в течение беседы с Бернесом трижды возвращался к этому вопросу, пока не добился своего.
В 1752 году, когда денежные затруднения Бестужева достигли апогея и ему пришлось «позаимствовать» в КИД и почтовом ведомстве казённые деньги, Функ пытался получить деньги у преемника Бернеса графа Претлака. Канцлеру грозило разоблачение о казнокрадстве, к тому же он должен был сопровождать императрицу в Москву, а все драгоценности и платья супруги Анны Ивановны были заложены. Функ просил у Претлака 20 тысяч дукатов. Три миссии — австрийская, саксонская и английская — вступили между собой в переговоры, но англичане сказали, что они уже выплатили канцлеру 10 тысяч ф. ст., у саксонцев средства были ограничены, и только венский двор посулил ему пенсию. Бестужев, убедившись в ничтожности суммы, воскликнул в негодовании:
— Что мне делать с подобной суммой?
В июле 1753 года Претлаку пришлось выплатить канцлеру 8 тысяч дукатов за ратификацию секретнейшего пункта нового трактата, на который Россия дала своё согласие. Функ продолжал клянчить, используя своё красноречие. «Нельзя называть человека пьяницей, если он просит пить только тогда, когда его жучит жажда», — говорил он, в то время как Бестужев прикрывал своё мздоимство гордыми и независимыми манерами. Претлаку с трудом удалось выпросить у Марии-Терезии 2 тысячи дукатов, но в 1754 году, когда России вместе с Австрией предстояло выступить против Пруссии, Функ просил австрийского посла выложить ещё 12 тысяч дукатов. Преемнику Претлака Эстергази с трудом удавалось «умилостивить» Бестужева третью этой суммы.
Таковы факты.
Определённая склочность характера канцлера и отдававшее высокомерием всевластие и слава доставляли ему много неприятностей. В апреле 1751 году Алексей Петрович не на шутку поссорился с советником и членом Академии наук И.Д. Шумахером, отвечавшим за выпуск «Санкт-Петербургских новостей». Поводом для ссоры между русским и немецким педантами послужило обращение канцлера в редакцию «Новостей» с просьбой напечатать к номеру № 30 важное «Прибавление» — сообщение о болезни и кончине короля Швеции Фредерика I и о восшествии на шведский престол Адольфа-Фредерика I. Отвечавший за выпуск номера надворный советник Я. Штелин (1709–1785)
[108] принял материал, но в дело вмешался его начальник И.Д. Шумахер, который, сославшись на установленный порядок, приказал ему напечатать «Прибавление» лишь в следующем номере.
Почему канцлер считал принципиально важным напечатать указанное сообщение безотлагательно? Адольф-Фредерик, администратор герцогства Готторп-Голштинского и дядя несовершеннолетнего герцога Готторп-Голштинского Карла-Петера-Ульриха (будущего Петра III), был предложен, как мы знаем, на шведский трон именно императрицей Елизаветой. Она потребовала от шведов принять эту кандидатуру и взамен обещала вернуть им часть только что завоёванной Финляндии.
Именно на этих условиях в 1743 году Петербург подписал со Стокгольмом мир. Канцлер, получивший известие о смерти прежнего короля и восшествии на престол нового короля из депеши своего посла в Стокгольме Н.И. Панина, считал необходимым для повышения престижа России и её императрицы, чтобы мир узнал об этом из русского источника. И вот теперь педант-немец испортил всё дело! Через неделю вся Европа узнает об этой новости, но уже из других источников.
Разъяренный Алексей Петрович вызвал к себе Шумахера и в присутствии десятка посторонних лиц сделал ему внушение. Но Шумахер повёл себя с достоинством и со своей стороны высказал Бестужеву претензии: канцлер вообще не имел права вызывать его к себе, поскольку он ему не подотчётен. Вероятно, были сказаны и другие резкие слова: например, Бестужев обвинил немца в том, что тот «Лестоковым духом наполнен», на что Шумахер, по всей видимости, тоже нашёл, что ответить, и каким духом наполнен канцлер. Так что Алексею Петровичу пришлось указать Шумахеру на дверь.
Бестужев, чувствуя себя виноватым в этой ссоре, чтобы как-то замять скандал, обратился к Елизавете с жалобой на «ругательства» Шумахера, говоря о себе в третьем лице: он писал императрице о том, «колико чювствителъно ему подобное ругательство. А паче, что оное по такому делу произошло, которое по должности зделать и ускорить надлежало: …Шумахер… при компании с лишком десяти человек знатных людей ругательски канцлеру ответствовал… Канцлер, сколко тем ни преогорчён, не сказал, однакож, Шумахеру более, как толко чтоб он из комнаты его вышел, когда его так ругает
[109]».
Интересно отметить, что Бестужев не изменил своего отношения к Бирону, когда тот находился в опале в ярославской ссылке, что, на наш взгляд, свидетельствует о постоянстве его привязанностей и умению испытывать благодарность к человеку, сообщившему его карьере решительный толчок. Между ними продолжалась хоть и редкая, но дружеская переписка, причём бывший временщик только один раз, в декабре 1744 года, попросил Бестужева улучшить своё положение и перевести его из Ярославля в Нарву. Когда в это время возник вопрос о том, кого следовало бы избрать на пустовавшее место Курляндского герцога, Бестужев без колебаний предложил Эрнста Бирона, хотя отлично знал, что Елизавета метила на это место принца Гессен-Гомбургского или дядю Петра Фёдоровича, принца Августа Голштинского.
Определённую поддержку Бестужев оказал в 1745 году старому приятелю астраханскому губернатору и историку В.Н. Татищеву (1686–1750), в течение шести лет находившемуся под судом при весьма сомнительных обвинениях. Алексей Петрович решил просто освободить Василия Николаевича от непосильной должности губернатора и тем самым избавить его от обвинений. При этом канцлер сильно сердился на Татищева за то, что тот обратился за помощью к злейшему врагу Бестужева, обер-прокурору князю Трубецкому, и вступил с ним в переписку. Татищева уволили, он удалился в свою деревню и увлёкся историей, оказав отечественной исторической науке ценные услуги.
