Конечно, при разговоре царицы с ее сподвижником стенографисты не присутствовали, но смысл этой судьбоносной, как выяснилось, беседы был впоследствии изложен у многих античных историков, прежде всего Плутарха.
— Цезарь может желать превращения Египта в римскую провинцию. А возможно, его устроит и сохранение существующего положения вещей, — размышляла вслух Клеопатра. — В последнем случае ему нужен кто-то, кто будет править страной, не покушаясь на римское главенство. Мой брат, как и его советники, после убийства Помпея вряд ли сможет вызвать его доверие. Я возвращаюсь в Александрию.
— Госпожа, но мы не можем быть уверены, что Цезарь не пошлет свои легионы в помощь нашим врагам, если мы решим дать сражение. Ведь он может счесть вашего брата более слабым и податливым, чем вы, а значит, в большей степени устраивающим Рим.
— Я все обдумала. Мне надо встретиться с Цезарем. Я тайно отправлюсь в Александрию.
— Но это слишком опасно. Все сухопутные пути перекрыты враждебными войсками.
— Я отправлюсь по воде.
Но ведь надо было еще и проникнуть в охраняемый дворец, не столкнувшись на подступах к нему с теми, кто служил трем регентам, как, впрочем, и с римскими легионерами, до тех пор, пока не удалось переговорить с их начальником. По словам Плутарха, Клеопатра "уже готова была впасть в отчаяние", но кому-то из ее немногочисленных, но верных соратников пришла отличная мысль. Сама царица, не склонная к трусости, тоже оценила замысел этого, ставшего впоследствии таким знаменитым, шоу с переодеванием.
"Между Синайским полуостровом, на котором располагался лагерь Клеопатры, и родной Александрией лежали непроходимые топи, кишевшие клещами и москитами. Заболоченная равнина защищала Египет от вторжений с востока. Египтяне прозвали ее "зловредной топью", поскольку она могла без остатка поглотить целую армию… — пишет Шифф. — Оставалось подняться по Нилу на юг, в Мемфис, и перебраться на тот берег. Восьмидневное путешествие по реке тоже нельзя было счесть безопасным: на воде кипела жизнь, таможенники бдительно осматривали каждую лодку. В середине октября на Ниле было ветрено, над рекой вились полчища москитов".
Но в Александрии произошли события, сыгравшие на руку Клеопатре, — разразился конфликт между Цезарем, с одной стороны, и Птолемеем с советниками — с другой. Римлянин призвал к себе брата Клеопатры, желая обсудить с ним пути прекращения войны. Но регенты увидели в том намеренное оскорбление царского достоинства, ответив, что Цезарь никак не смеет обращаться с Птолемеем как с подчиненным. "Вышестоящие вызывают к себе нижестоящих, а не наоборот, и Цезарю это известно".
Бюст Гая Юлия Цезаря
Историк Светоний в знаменитом труде "12 цезарей" пишет, что галльский победитель после смерти Помпея увидел, что"…царь Птолемей и против него замышляет злое, ему пришлось вести здесь необычайно трудную войну, в невыгодном месте и в невыгодное время: зимой, без припасов, без подготовки, в столице богатого и хитрого врага. Победив, он отдал египетское царство Клеопатре и ее младшему брату, не решаясь обратить его в провинцию, чтобы какой-нибудь предприимчивый наместник не смог опереться на нее для новых смут".
Но тогда до победы было еще далеко. Клеопатра в сопровождении верного Аполлодора-сицилийца еще плыла по Нилу в простой лодке, так не похожей на роскошную царскую галеру. Цезарь, получая от своих шпионов тревожные донесения о возможном покушении на него, устраивал ночные пиршества не ради разгула, а чтобы не спать и вообще не оставаться в опасное ночное время в одиночестве.
"Потин и открыто проявлял враждебность — во многих словах и поступках, направленных к поношению Цезаря, — свидетельствует Плутарх. — Солдат Цезаря он велел кормить самым черствым хлебом, говоря, что они должны быть довольны и этим, раз едят чужое. К обеду он выдавал глиняную и деревянную посуду, ссылаясь на то, что всю золотую и серебряную Цезарь якобы отобрал за долги. Действительно, отец царствовавшего тогда царя был должен Цезарю семнадцать с половиной миллионов драхм, часть этого долга Цезарь простил его детям, а десять миллионов потребовал теперь на прокормление войска. Потин советовал ему покинуть Египет и заняться великими своими делами, обещая позже вернуть деньги с благодарностью. Цезарь ответил на это, что он меньше всего нуждается в египетских советниках…"
КЛЕОПАТРА НАХОДИТ ПОКРОВИТЕЛЯ
По утверждению Плутарха, внезапное появление царицы не было для Цезаря таким уж сюрпризом, поскольку он сам "тайно вызвал Клеопатру из изгнания". Да и трудно представить, что умный и достаточно осторожный полководец оказался так беспечен, что к нему в покои смогли пронести свернутый ковер, в котором без труда можно было спрятать человека. Ведь выскочить из ковра мог и ловкий убийца с острым клинком…
Но легенды гласят о неожиданном пришествии царственной красавицы, которая возникла перед римским генералом в полном блеске своего очарования, дополненного златоткаными одеждами и множеством украшений. Вот стража докладывает проконсулу о том, что к нему явился Аполлодор, желающий вручить победителю подарок от своей госпожи. И далее, скажем, Жорж Блон так видит ситуацию: "В комнату входит евнух с ковром на плече. Цезарь с любопытством глядит, как раб опускает ковер на пол и расстилает его. Внутри спрятана невысокая женщина, вернее молодая девушка. Она вскакивает на ноги, разглаживает одежду, встряхивает головой, чтобы привести в порядок растрепанные волосы. Затем принимает величественную позу, гордо вздергивает носик и с улыбкой заявляет Цезарю:
— Я — царица Египта".
Более реалистичные историки придерживаются мнения, что Клеопатра в тот момент была одета в простой хитон, а единственным украшением, с коим она не пожелала расстаться ни на минуту, была ее царская диадема. Тем не менее открыто явиться во дворец было слишком опасно для нее. Но пряталась она не в ковре.
"Клеопатра, взяв с собой лишь одного из друзей, Аполлодора Сицилийского, села в маленькую лодку и при наступлении темноты пристала вблизи царского дворца, — описывал этот знаменательный момент Плутарх. — Так как иначе трудно было остаться незамеченной, то она забралась в мешок для постели и вытянулась в нем во всю длину. Аполлодор обвязал мешок ремнем и внес его через двор к Цезарю. Говорят, что уже эта хитрость Клеопатры показалась Цезарю смелой и пленила его. Окончательно покоренный обходительностью Клеопатры и ее красотой, он примирил ее с царем для того, чтобы они царствовали совместно".
На самом деле, вопреки устоявшемуся мнению, встреча произошла не в самом дворце, а в одной из отдельно стоявших в дворцовом саду вилл, которую избрал для жительства Цезарь. Так началась одна из двух самых известных любовных историй в жизни Клеопатры — и один из самых знаменитых романов во всей мировой истории. "У юной египетской царицы было мало общего с "пресыщенным любовью мужем, давно перешагнувшим свой зенит", — замечает Стейси Шифф. — О его любовных победах ходило не меньше легенд, чем об успехах на поле брани. В народе этого статного человека с мужественными чертами, выступающими скулами и пронзительными черными глазами звали "мужем всякой женщины и женой всякого мужчины". Если это высказывание и было преувеличением, то лишь во второй части. Клеопатра три года была замужем за родным братом, "сущим младенцем", — тринадцатилетний подросток не считался зрелым даже по тогдашним местным понятиям, — мечтавшим сжить ее со свету… У "царицы блудниц", представшей перед Цезарем в октябре сорок восьмого года, вовсе не было чувственного опыта".
