Хабул поразил пекинский двор своими дикими ухватками. Разумеется, чжурчжени, сами еще находившиеся на стадии варварства и лишь слегка коснувшиеся китайской цивилизации, не были слишком рафинированными, но манеры монгольского гостя их потрясли, особенно его обжорство. Правды ради следует сказать, что этому аппетиту, достойному великого Пантагрюэля, персидские историки нашли объяснение довольно любопытное. Дикарь, оказавшись среди вельмож, будучи встревоженным торжественностью обстановки и обеспокоенным обилием изысканных блюд — особенно загадочными были китайские сладости — возможно, отравленных, время от времени выходил на двор, чтобы освободиться от съеденного, после чего он возвращался к столу и снова принимался за угощение как ни в чем не бывало. Яства были очень вкусными, рисовая водка текла слишком обильно, и Хабул, все-таки охмелев, забылся настолько, что не огладил в знак уважения бороды «Золотого царя».
[8] Когда монгол протрезвел и узнал о совершенном им преступлении — оскорблении величества, то сам потребовал себе наказания.
«Золотой царь» лишь рассмеялся, то ли полагая, что лучшего поведения от дикаря ожидать было нельзя, то ли не желая злить монголов: ведь чжурчженям еще предстояло не раз сразиться с китайцами на Янцзы. Как бы там ни было, он простил Хабула и отправил его в Монголию, щедро одарив золотом, самоцветами и дорогими одеждами.
Однако, поразмыслив, чжурчжени пришли к заключению, что обласканный дикарь, при всей его простодушности, может оказаться соседом очень опасным. Так что не успел Хабул проехать и двух верст, как, вняв речам советников, «Золотой царь» решил исправить свою оплошность и послал за монголами гонцов с приглашением возвратиться ко двору. Почуяв неладное, те отказались. Чжурчжени Хабула схватили, но пленник, посаженный на серого жеребца, сумел от них ускакать и в отместку приказал перебить пекинских послов.
Эта история стала известна персам через монгольских сказителей. Подтверждение ей мы находим у китайских хронистов, от которых также знаем, что в 1139 и 1147 годах «Золотые цари» ратоборствовали на своих северных рубежах с монголами, которым в конечном счете отдали несколько приграничных областей. Сверх того, начиная с 1148 года пекинский двор ежегодно отправлял северным племенам в виде даров пшеницу, овец и быков. Но этот подарок, на деле, являлся замаскированной данью, ценой которой покупался мир для границ Большого Хингана. Далее. Следуя китайскому обычаю, «Золотой царь» признал вражеского вождя государем всех монголов, правда, в качестве своего вассала.
Монгольские источники об этом молчат. Зато они внимательно прослеживают судьбу малоизвестных племенных вождей, которым приписывают честь быть ближайшими предками Чингисхана. Так мы узнаем, что Хабул оставил после себя полдюжины сыновей, обязанных своей силе и отваге титулом «кият», который можно перевести как «бурный поток» и который остался за их потомками, создавшими свой особый полуклан в рамках царской семьи борджигинов. Этих шестерых сыновей монгольские барды упоминают часто, ибо хотя все эти кочевники и были нищими, за своей генеалогией они следили ревностно. Вот их имена: Окин-Бархаг, Бартан-баатур, Хутухту-Мунгур, Хутула-хаган, Хадаан и Тодоен-отчигин. Но не им передал Хабул свою власть, а своему двоюродному брату, Амбагаю (правнуку хана Хайду, как он сам), вождю тайчжиудов.
Неутолимая ненависть. Муки Амбагая
Монгольское царство, казалось, достигло своего апогея, когда между ним и татарами вспыхнуло роковое соперничество.
Как мы уже отмечали, монголы кочевали у подножия горного массива Хэнтэй, неподалеку от истоков Онона и Керулена, рек-близнецов, текущих более или менее параллельно, из которых первая несет свои воды на север, а вторая — на юг, в восточном направлении, что не составляет их единственного различия, ибо Онон, своим левым берегом примыкая к тайге, является водным рубежом лесистых гор, а Керулен, напротив, — река степная, текущая по гладкой, как стол, долине, засушливой в продолжение значительной части года, этакая лента, перекинутая через пустыню; вот почему, когда она, имея ширину от 20 до 40 метров, впадает в озеро Колен-нор, ее глубина не превышает двух метров. Керулен еще называют «прохожим чужестранцем», безразличным к земле, по которой следует. Ее долина образует среди степи поле с редкими зарослями тальника, которые по мере удаления от реки уступают место степной растительности, травам и кустарникам, полыни.
Озеро Колен, куда впадает Керулен, представляет собой все более истощающийся водоем с топкими берегами. Во время разлива оно сообщается с Аргунью через протоку, пересыхающую в остальное время года. Но одновременно оно питается водами реки Уршиун, служащей дренажным каналом для другого озера, находящегося южнее, именуемого Буир-нор и подпитываемого рекой Халхой, стекающей по лесистым склонам Большого Хингана. Весь этот район представляет собой, вообще говоря, полупустыню с редкими солеными озерами и болотами. Чем ближе к продольной цепи Хингана, тем больше растительности и гуще травы, достигающие груди человека и зеленеющие даже в августе. В степи то там, то здесь встречаются ивняковые, карагачевые, березовые и тополиные рощицы. Что касается Большого Хингана с его остроконечными вершинами, достигающими двукилометровой высоты, то его сплошь покрывают густые леса, где, как в монгольской тайге, главенствует лиственница.
Весь этот край, начиная с места впадения Керулена в озеро Колен и кончая Хинганом, служил обиталищем для татар, долгое время считавшихся, подобно маньчжурам, народом тунгусской расы, хотя в действительности они имеют чисто монгольские корни. Племя это древнее, поскольку упоминание о нем имеется в тюркских надписях, обнаруженных на Орхоне и датируемых VIII столетием. Татарские колдуны, похоже, славились. Иначе не прислали бы к больному Хабулу одного из них. Правда, несмотря на все усердие шамана, несчастный умер. Родственники усопшего увидели в этом злой умысел татарина и, догнав его, убили. Единоплеменники ведуна, желая отомстить обидчикам, среди которых значились и сыновья Хабул а, схватились за мечи. Эта борьба между единокровными не так уж безынтересна. В самом деле, разве не любопытно знать, принадлежала ли гегемония в монгольском обществе племенам, жившим на Хэнтэе и Ононе, или тем, кои обретались в низовьях Керулена и на озере Буир? Самих кочевников ответ на этот вопрос заинтересовал еще в эпоху Чингисхана, и его окончательный вариант был дан именно Покорителем Вселенной. Пока же ссора занимала только пекинский двор, «Золотого царя», видевшего в ней возможность столкнуть лбами одних кочевников с другими и тем самым остановить их экспансию. Поскольку монголы казались более опасными, Пекин решил, что в сложившихся обстоятельствах разумнее было бы поддержать татар.
Догадывался ли хан Амбагай о ненависти к его народу, вызванной убийством волхва? Возможно, ему представлялось, что инцидент был исчерпан. Возможно, он надеялся разрушить альянс татарских племен, заключив союз с одним из них. И в самом деле, он даже просватал свою дочь за вождя татар-айриудов и буйрудов, скитавшихся в поречье Уршиуна, между озерами Колен и Буир. Однако врагов это не успокоило. Когда он, ничего не подозревая, ехал с дочерью к жениху, другое татарское племя, а именно чжуины напали на него и под надежной охраной доставили «Золотому царю». Должно быть, пекинский двор был очень недоволен монгольскими грабежами, если так свирепо расправился с пленниками: хан Амбагай был прибит гвоздями к деревянному ослу. Такой же казни подвергся и старший сын покойного хана Хабула по имени Окин-Бархаг, тоже схваченный татарами и переданный «Золотому царю».
