Монголы разрушили плотину Мургаба, обеспечивавшую водоснабжение, и цветущий оазис превратился в пустыню. От бывшего города «Тысячи и одной ночи» не осталось почти ничего: несколько холмов, появившихся на месте старинных дворцов, огромные кучи покрытых глазурью кирпичей, остатки каменной стены и башен султановой крепости. Лишь мечеть султана Санджара, единственный более или менее уцелевший памятник прошлого, все еще возносит к небу свой, теперь уже облупившийся, купол.
От Мерва до Нишапура было 12 дней ходу. Туда и устремился Толуй, снедаемый жаждой отомстить за гибель своего шурина Тохучара, пять месяцев назад павшего от рук нишапурцев. Те, зная, что у них не имелось ни малейшего шанса на милосердие врага, постарались как можно лучше укрепить городскую стену. «На бастионах было установлено три тысячи баллист, или машин для метания дротиков, и 500 катапульт. Приготовления монголов были не менее основательными. Толуевы ратники подвезли три тысячи баллист, 300 катапульт, 700 машин для метания горшков с горящей нефтью, четыре тысячи лестниц и две с половиной тысячи штук каменных снарядов».
Увидев всю эту «артиллерию», осажденные дрогнули и направили к Чингисову сыну депутацию с просьбой о снисхождении. Тот отправил их ни с чем и приказал начать штурм. Сражение длилось весь день и всю ночь. К утру ров был засыпан, стена пробита в семидесяти местах, и десять тысяч монголов бросились на нее со своими лестницами, проникая со всех сторон в город, чьи улицы и дома в оставшиеся часы того дня стали местом бесчисленных сшибок. В субботу 10-го числа апреля месяца 1221 года Нишапур полностью перешел в руки к монголам».
Вдова Тохучара, дочь Покорителя Вселенной, торжественно въехала в город, сопровождаемая десятью тысячами воинов, «которые убивали всех, попадавшихся им на глаза». Избиение нишапурцев длилось четверо суток. Были истреблены даже собаки и кошки. Толуй слышал, что в Мерве немало обывателей спаслись, ложась среди мертвецов. Теперь для большей надежности он распорядился отрезать головы всем трупам. Из этого «материала» монголы сложили три пирамиды: пирамиду из голов мужчин, пирамиду из голов женщин и третью — из детских… Разрушение города продолжалось еще три дня.
По обыкновению, Толуй оставил в живых только лучших ремесленников — четырехсот человек, которым предстояло отправиться в Монголию.
Чингисова дщерь могла покинуть Нишапур с легким сердцем: Тохучар был отмщен.
Из Нишапура Толуй отправился на юго-восток (на юг от Паропанисадских гор), где осадил Герат, еще один степной оазис, или скорее оазис-коридор, каковым является протянувшаяся на 200 километров долина Герируда, представлявшая собой «тянувшиеся чередой по склонам гор деревни, окруженные пшеничными полями, виноградниками и фруктовыми садами. Несомненным украшением общей картины являются алепские сосны и карагачи, а растущие по берегам реки тополя образуют настоящие леса».
Монголы попытались склонить Герат к капитуляции, но его правитель приказал их парламентеров казнить, и в течение недели город успешно отбивал все атаки. Увы, когда этот правитель погиб, горожане-персы пообещали монголам сдаться при условии, что те сохранят им жизнь. Толуй поклялся просьбу удовлетворить и свое слово сдержал, успокоив душу тем, что предал смерти тюрок, из которых состоял гератский гарнизон, — общей численностью 12 тысяч человек.
Затем он отправился на соединение с отцом, стоявшим под стенами Талекана.
Буря над Афганистаном
Лето 1221 года Завоеватель провел в горах Бактрианы, откуда, отдохнув, двинулся на юг и перешел на противоположную сторону гор, которые, протянувшись непрерывной чредой с востока на запад, от Гиндукуша к Паропанисадам, своими заоблачными вершинами отделяли древнюю Бактриану от Центрального Афганистана. В самом средоточии этой горной системы, а именно там, где своей северной стороной Паропанисады примыкают к Гиндукушу, в то время как их южная сторона, будто в зеркало, смотрится в склоны Кохи-бабы, находился город Бамиан, населенный пункт первостепенной стратегической важности. Благословенные места, где все дышит историей, начиная с высокого обрыва, изрытого древними буддийскими пещерами, чьи гигантские статуи — высотой от 35 до 53 метров — тогда уже более двух веков взирали на зеленеющую внизу долину Бамиана с ее реками, нивами и зарослями ив и тополей, и кончая мечетью, будто одинокий страж, стоящей напротив буддийского святилища, на плато Шари-голгола.
Никакая другая крепость не стоила Покорителю Вселенной так дорого. У ее стен пал от вражеской стрелы один из его внуков, нежно любимый Мутуген, сын Чагатая. Спеша отомстить, дед подал сигнал к штурму и принял в нем участие сам, ринувшись в бой «с непокрытой головой», как утверждает одна апокрифическая хроника. Войска, воодушевленные его гневом, взяли крепость приступом. Войдя в Бамиан, Чингис приказал уничтожить все, что в нем имелось живого, будь то человек или животное, не беря в плен никого, убивая детей во чреве их матерей, не беря ни вещей, ни ценностей, истребляя все, чтобы впредь никакая тварь не могла поселиться в том месте, прозванном «проклятым городом».
Распоряжение было выполнено безоговорочно, и безлюдие Шари-голголы еще и сегодня кричит о страдании и гневе Завоевателя. «На голом, унылом холме, — пишет исследователь Г. Далло, — с тех трагических дней ничего не изменилось. Я шел по тропе, которая с трудом поднимается на вершину, виясь среди развалин, над которыми еще возвышаются руины, последние останки цитадели, простые глинобитные стены, пощаженные семью веками непогоды, свойственной здешнему суровому климату. В этом мрачном хаосе то здесь, то там вдруг сверкнет среди булыжников, укреплявших древние постройки, один-другой обломок глазированной керамики с персидским орнаментом».
Эпилогом осады Бамиана может послужить эпизод, позволяющий живо представить себе чувства монгольского Героя. «В день гибели юного Мутугена его отец, Чагатай, под Бамианом не был. Он появился, когда приступили к его разрушению. Чингисхан, желая скрыть от сына смерть Мутугена, отсутствию последнего дал какое-то вымышленное объяснение. Несколько дней спустя, обедая с Чагатаем и Толуем, Чингисхан, будто осердясь, принялся их отчитывать за непослушание, особенно строгие взгляды бросая на Чагатая. Тот в страхе бросился отцу в ноги и стал уверять, что скорее умрет, чем его ослушается. Трижды повторив свои упреки, тот наконец проговорил:
— Ты не обманываешь? Свое слово сдержишь?
— Если не сдержу, — воскликнул Чагатай, — убей меня!
— Что ж, — продолжил Чингисхан, — твой сын убит, но я запрещаю тебе горевать по нему.
Слова отца поразили Чагатая, как удар грома, тем не менее он нашел в себе силы не разрыдаться; лишь после трапезы, ненадолго выйдя на улицу, облегчил себе сердце слезами».
Тем временем беглый наследник хорезмшаха, принц Джелаладдин, нашел себе убежище в ста пятидесяти километрах на юг от Бамиана, в Газни, настоящем орлином гнезде, устроенном на скале, торчащей, словно перст, посреди высокогорной степной страны Гильзай, над которой на севере возвышается очередной горный массив, увенчанный Кохи-бабой (2300 метров), синеющей на горизонте.
