– Помню такого… Только при чем тут я?
– Мне надо с тобой посоветоваться… И вообще ты мне нужна! – пожаловалась Римма. – Бросаешь меня в самый ответственный момент… А что было весной? – напомнила она. – Уехала куда-то и ничего мне не сказала… Даже на сотовый не могла тебе дозвониться!
– Телефон был сломан, а у меня – амнезия… – с усталым вздохом напомнила Оля. Римма, равно как Викентий с Эммой Петровной, в эту версию решительно не верила.
– Ладно тебе дурочку валять!.. Скажи, что я тебе надоела…
– Ты мне не надоела. Ведь я тебе дала свой новый номер!
– Короче, ты на выходные в город приедешь? – угрожающе спросила Римма.
– Вряд ли, – вздохнула Оля. – Только, пожалуйста, не обижайся! Честное слово, я не избегаю тебя… Просто на выходные у нас намечен пикник, и я обещала Викентию, что ни за что не пропущу его.
– Пикни-ик… – горестно протянула Римма. – Ты меня без ножа режешь, Журавлева!..
…Оля нажала на кнопку переговорного устройства и подняла лицо вверх – туда, откуда была нацелена видеокамера. Мария Тимофеевна, она же – Мура, домработница Степана Андреевича, отличалась осторожностью и открывала не сразу, а через некоторое время, лишь окончательно убедившись, что это не чужие пытаются проникнуть на территорию.
Через минуту раздался щелчок, и Оля смогла открыть дверцу в высоченных каменных воротах.
Сад патриарха отечественной словесности отличался гигантскими размерами и некоторой безалаберностью – кусты давно никто не подстригал, деревянную беседку так густо оплел дикий виноград, что в ней даже солнечным днем было темно, а за яблоневыми и вишневыми деревьями специально не ухаживали, предоставив им полную свободу – плодоносить или засохнуть на корню. Самые дальние уголки сада густо заросли высокой травой, а в центральной части гордо высилась альпийская горка, больше напоминавшая многослойный свадебный торт.
Степану Андреевичу сад был глубоко безразличен, и потому его благоустройством занимался любой желающий. Беседку, например, когда-то построил его покойный сын Георгий, а альпийскую горку лет пять назад соорудил Иван Острогин, племянник патриарха, под влиянием телевизионной передачи Павла Лобкова.
Эмма Петровна позапрошлым летом тоже отличилась. Она пыталась организовать строительство бассейна: небольшого такого, аккуратного, с голубой водой и мраморными бортиками… Во всяком случае, именно так она его представляла – картинка из голливудских фильмов.
Но с самого начала что-то не заладилось, то ли почва на участке оказалась неподходящей для бассейна, то ли не того мрамора закупили, то ли нанятые строители-таджики плохо поняли поставленную перед ними задачу.
Теперь от бассейна остались лишь густо-черная жижа, обнесенная мраморными обломками, поросшими мхом, и возвышающаяся над всем этим фигура босоногой девушки с кувшином. Скульптуру девушки приобрела за копейки Лерочка Острогина в Москве, на Крымском Валу, у какого-то спившегося гения. Впрочем, некоторые из дачников утверждали, что картинка эта хоть и не напоминает американское кино, но зато навевает мысли об античности и смотрится гораздо лучше, чем какой-то банальный бассейн.
Степан Андреевич на обустройство сада не давал ни копейки, но, как подозревала Оля, вовсе не из жадности. Она решила, что старику просто нравится наблюдать за своими родственниками, устроившими нечто вроде соревнования, – кто из них вложит больше сил и денег в родовое гнездо.
– Здрасте, Оля… – вышла навстречу домработница Мура.
Муре в этом году должно было исполниться шестьдесят лет, половину из которых, кстати сказать, она провела на даче у Степана Андреевича. Это была высокая, неуклюжая, упрямая, сварливая баба, в которой не было ни капли женственности. («Фельдфебель в юбке», – за глаза называла ее Эмма Петровна.) У Муры были прекрасные волосы – густые и длинные. Она их красила в золотисто-русый цвет и укладывала наподобие плетеной булки на макушке, но они смотрелись, словно парик – так велик был контраст между обветренным грубым лицом, покрытым сеткой мелких морщинок, и нежными локонами.
– Добрый день, Мура…
– К вам посетитель, – сварливо сообщила домработница. – Привадили, вот… Не отвяжется теперь!
Из-за деревьев выглянул мальчик лет семи, белобрысый, с обгоревшим носом. Это был Олежек, сын соседки Стефании. Мура ни в коем случае не хотела обидеть Стефанию с сыном или Олю – просто она так шутила.
– Привет! – улыбнулась Оля и протянула Олежку руку. – Ну, идем со мной… ты маму предупредил, что в гости отправился?
– Нет, – пыхтя, довольно сообщил Олежек. Пыхтел он из-за того, что всю весну был простужен и теперь маялся от гайморита, выскочившего как осложнение.
– Это плохо.
– Да она сейчас все равно в Москву уехала! – запыхтел Олежек. – Сказала, что раньше вечера не вернется…
Оля посадила его на лавку возле своего флигеля, а сама пошла переодеться. Это был самый дальний угол сада, заброшенный и тихий. Оля жила на первом этаже, а Викентий с Эммой Петровной – на втором, в двух маленьких комнатках.
У Оли была возможность поселиться в санатории, куда она устроилась работать на целое лето, но Эмма Петровна, узнав о том, что санаторий располагается почти рядом с домом ее тестя, настояла на том, чтобы Оля осталась с ними. Тогда, в конце мая, они снова поссорились. Эмма Петровна обвиняла свою будущую невестку во всех мыслимых и немыслимых грехах, но, поскольку Викентий проявил неожиданную твердость, вскоре смирилась. Вернее, не смирилась даже, а перешла на позиции «холодной войны».
«Ты с ума сошел! – сказала она тогда сыну. – Оставить ее одну в этом санатории… Да там столько одиноких мужчин, которые маются от безделья! Знаю я этих отдыхающих! Она снова закрутит роман, а ты останешься с носом. Нет уж. Ради тебя я готова терпеть рядом с собой эту женщину, лишь бы ты был счастлив!»
Вот так получилось, что Оля жила теперь в доме Степана Андреевича Локоткова.
Викентия еще не было – он возвращался из Москвы только под вечер, а Эмма Петровна, судя по тишине, которая царила во флигеле, спала. Она любила вздремнуть днем. Сиеста…
Оля вернулась и пошла с Олежком в беседку. Там они поиграли в шашки, а когда надоело, перешли на домино.
Часа через два Оля спохватилась:
– А время-то… Вдруг твоя мама уже вернулась?
Отдельная калитка соединяла участок Локотковых и участок Стефании. Была она всегда заперта, поскольку никто не хотел столкнуться нос к носу с Кексом, ротвейлером, любимцем Фани. Однажды он до смерти перепугал Муру…
Оля, отодвинув щеколду, позвала сквозь полуоткрытую дверь:
– Фаня, ты дома? Фаня!
Раздалось грозное рычание. Оля моментально захлопнула калитку обратно.
– Я здесь! – вдруг весело отозвалась соседка из-за забора. – Оля, это ты? Погоди, сейчас Кекса запру…
