– Не хватало Научного Совета, который создан сейчас. Да, отдельные эпизодические обращения к крупным ученым были, но постоянной работы не было. Из космонавтики постепенно ушла большая наука, и это мы сейчас ощущаем. Нет координации усилий, появилась сумбурность, и не было четкого представления о том, что мы хотим получить из космоса. Нужен долголетний план научного движения в космос, он должен быть доведен до сведения широкой научной общественности, то есть открыт для притока свежих сил.
– Вы забыли сказать, что космонавтика и полеты всегда были политикой…
– Это очевидно. Да и время было такое…
– Вы встречались с Сергеем Павловичем Королевым?
– Да. Несколько раз. Он приезжал к нам агитировать Янгеля за лунный проект.
– И ваше впечатление о нем?
– Это энергичный, волевой человек… В юности я много видел фильмов, таких, как «Первая перчатка», в них «героями нашего времени» становились молодые, крепкие и могучие люди. Такими я и представлял Главных конструкторов. Так вот: Сергей Павлович полностью соответствовал этому образу. Мне это импонировало. Я наблюдал за Янгелем и Королевым, их беседой, спорами, и мне было очень интересно… То была первая встреча. Ну а другая менее приятная. Некоторые «головки», что мы делали по его чертежам, дали на складах трещины. И тут уж разговор был очень тяжелым. Но тем не менее его напористость проявилась в данной ситуации еще больше. И это опять-таки мне очень понравилось, потому что у Главного конструктора должен быть напористый характер! Он в то же время умел работать с людьми, так что напористость не перерастала в жестокость, что возможно в том положении и при той ответственности, которыми обладал Королев… А вот у Янгеля характер был совсем иным – мягким человеком. Однако это не мешало ему при необходимости быть жестким, в общем, у него были все необходимые черты, что составляют основу характера Главного конструктора. Конечно, Королев и Янгель были совсем разными людьми.
– А Челомей?
– Совсем не похож ни на Янгеля, ни на Королева! Он был более «дипломатичным», не таким открытым… Несмотря на то, что мы были с ним в разных «лагерях» и подчас между нами шла «гражданская война», но в конце концов, когда и мою машину и его приняли на вооружение, у нас установились дружеские отношения. Точнее – они наладились… А до этого трудно было. Я говорю одно, а Владимир Николаевич прямо противоположное. И каждому из нас свою правоту приходилось доказывать в жарких дискуссиях…
2
Понятие «секретность» настолько въелось в плоть и кровь того поколения, к которому мы принадлежим. Журналисту не положено было спрашивать за пределами «космической области», а конструктору надлежало отвечать в тех пределах, о которых можно писать в газете. А о чем «можно», обычно определяла «инстанция» – так именовался безликий коллектив, который якобы определял стратегию и тактику пропаганды той или иной области науки, техники и промышленности. Любопытно, что за контакт всех ракетчиков и фирм с газетчиками отвечал перед ЦК КПСС и Совмином тот же ЦНИИМАШ, которым ныне руководит Владимир Федорович Уткин.
Обычно в канун того или иного пуска сотрудники ЦНИИМАША составляли «план пропаганды». Юрий Александрович Мозжорин согласовывал его в ЦК и Совете Министров, и с этой поры сей «документ» становился Законом. Что-то делать вне этого плана не только было запрещено, но и пресекалось моментально… А потому между прессой и Мозжориным всегда возникали конфликты: нам хотелось рассказать побольше, а цензоры старались четко следовать инструкциям.
Подобные планы предусматривали «открытие» тех или иных специалистов, им разрешалось контактировать с прессой, комментировать события. И каждый раз такой список согласовывался «наверху». Естественно, Генеральный конструктор Владимир Федорович Уткин никогда в такой список не попадал, ему категорически запрещалось не только давать интервью, беседовать с журналистами, но и даже встречаться с ними! Уходили в космос спутники, созданные под руководством Уткина, но практически все двадцать лет упоминать о нем было нельзя. И, прежде всего потому, что коллектив КБ «Южное» создавал боевые ракетные комплексы.
Время прошло, но тем не менее «разговорить» Владимира Федоровича на эту тему было нелегко…
– Расскажите хотя бы в общих чертах о боевом ракетном комплексе. Ну так, чтобы нам, людям несведущим, хоть что-то стало понятным…
– Ну, во-первых, раз уж «комплекс» – значит, много всего… Ракета – это главная составляющая. Далее: стартовый комплекс, либо наземный, либо шахтный, либо морской, либо воздушный… На заре нашей техники были «идеологические споры» – что главное? Одни утверждали, что ракета – это патрон, шахта – это гильза… Что же первоисточник: шахта или ракета?
– Извечный философский вопрос: кто главнее – яйцо или курица?… Впрочем, насколько я помню, академик Глушко убеждал, что его двигатели – это телега, на которой не имеет значения, что именно поднимать в космос – человека или болванку из металла, а потому он доказывал, что именно ему, а не Королеву, принадлежит первенство в космосе…
– Мне не хотелось бы комментировать высказывания академика Глушко – то история давняя, и к ней я не имел отношения. Потому говорю о близком мне, о том, что волнует и сейчас, хотя прошло уже много лет… Итак, ракетный комплекс – сложная и многоплановая техника…
Из воспоминаний Н.С. ХРУЩЕВА:
«„Семерка“ запускалась со столообразного старта. Я поставил задачу перед Сергеем Павловичем: „Если наступит кризисный момент, когда нам придется использовать ракеты, то противник не оставит нам времени на подготовку. Нельзя ли что-нибуль сделать, чтобы ракета заранее находилась в подготовленном состоянии?“ – „Нет, пока мы это сделать не можем“, – ответил он… Свою мысль о необходимости держать ракеты в готовности я высказал и другим лицам. Она дошла через Устинова до Янгеля. Янгель тогда еще не находился на большой высоте. Но спустя какое-то время Устинов доложил, что Янгель берется сделать ракету моментального действия на кислоте, которая будет стоять на боевом взводе.
Я ухватился за это предложение. Вот как раз то, без чего мы не сможем обеспечить оборону СССР!.. Когда Янгель сообщил о том, как он считает возможным решить задачу постановки ракеты на боевой взвод, Королев вскоре узнал об этом. Он считал себя ведущим в ракетостроении. И вдруг за решение проблемы, от которой он отказался, берется еще не признанный конструктор? И Королев встретился со мной: „Прошу отдать эту ракету мне, – сказал он, – я сделаю ее на кислоте, и она будет стоять на боевом взводе даже без дополнительных направляющих устройств, которые выносятся за 500 километров от ракеты“. – „Очень хорошо, делайте, – ответил я, – но только кислородную, то есть вашу же улучшенную ракету. А передать Вам ракету на кислоте, которую предложил Янгель, ему будет в обиду. Вы отказались, Янгель взялся за дело, а теперь Вы хотите все забрать в свои руки. Это невозможно. Ведь идея родилась в его бюро, пусть он и решает свою проблему. Начнется соревнование: Вы станете готовить на кислороде ракету моментального действия, а он – на кислоте“.
