Пока воины собирали трофеи, а продолжалось это до конца следующего дня, командиры карфагенской армии обступили своего полководца и поздравляли с победой. Неизбежно вставал вопрос: что делать дальше? Находясь в эйфории от успеха, практически все советовали Ганнибалу дать людям столь заслуженную ими передышку до следующего утра. Иного мнения придерживался только начальник конницы Магарбал. Он старался убедить Ганнибала, что в сложившейся ситуации медлить нельзя: «Пойми, что это сражение значит: через пять дней ты будешь пировать на Капитолии. Следуй дальше, я с конницей поскачу вперед, пусть римляне узнают, что ты пришел, раньше, чем услышат, что ты идешь» (Ливий, XXII, 51, 2).
Безусловно, предложение Магарбала было дерзким и могло показаться излишне поспешным, но ему никак нельзя было отказать в смелом расчете. Именно сейчас дорога была каждая минута. Ведь римляне были уверены, что эта военная кампания непременно будет для них успешной. Дозорные на стенах Вечного Города день ото дня со все возрастающим нетерпением ожидали увидеть гонцов, несущих весть о заслуженной победе. Последуй Ганнибал совету своего подчиненного, и римляне догадались бы об исходе сражения только тогда, когда смогли бы различить в приближающемся по дороге облаке пыли нумидийских всадников… Трудно представить, чтобы отряд Магарбала самостоятельно овладел Римом, ведь там еще оставался значительный гарнизон, да и простые граждане, без сомнения, взялись бы за оружие, и все же удержать участок стены с воротами до подхода основных сил он вполне мог. И не столь важно было бы уже, насколько быстро сумеет подавить сопротивление горожан пунийская армия – сам факт того, что враг проник за римские стены, послужил бы окончательным толчком к распаду италийского союза, а это означало бы смерть самого Рима. Ученые стараются избегать подобных гипотез, поскольку спустя более чем два тысячелетия трудно моделировать вероятный ход событий, вместе с тем представленная картина кажется достаточно реалистичной, если всего лишь допустить, что карфагенянам сопутствовало бы элементарное везение. Однако история распорядилась иначе, и вторая после кельтов иностранная армия ворвалась в Рим только через шестьсот двадцать шесть лет после битвы при Каннах.
Ганнибал предпочел отдых немедленному выступлению в поход. Похвалив Магарбала за рвение, он заявил, что требуется время для того, чтобы обдумать все случившееся и варианты дальнейших действий. Именно это промедление и стало, по мнению Тита Ливия, да и многих других историков древности, спасением для Рима. Хотя данный тезис и можно подвергнуть сомнению, но, забегая вперед, стоит с уверенностью утверждать: за всю войну у Ганнибала не было более реального шанса уничтожить не только римскую армию, но и государство, чем после битвы при Каннах, точнее, в первую же ночь после битвы. И этот шанс Ганнибал упустил, справедливо заслужив резкую критику из уст Магарбала: «Да, конечно, не все дают боги одному человеку: побеждать, Ганнибал, ты умеешь, а воспользоваться победой не умеешь» (Ливий, XXII, 51, 4). Когда на следующий день Пуниец решил все же идти на Рим и, призвав к себе Магарбала, сказал ему: «Я пошлю тебя, если хочешь, со всадниками», тот ответил: «Поздно, они уже знают» (Катон, фрагменты, 87; Геллий, II, 19, 9). Так самая крупная победа Ганнибала стала началом его поражения.
После Канн
После битвы Ганнибал не торопился и вел себя так, будто уже стал победителем в войне. Не пойдя на Рим, он занялся уничтожением остатков вражеской армии. Как уже говорилось, в обоих римских лагерях находилось еще достаточное количество легионеров, не решившихся бежать. Закончив собирать трофеи, пунийцы по всем правилам осадили малый лагерь, отрезав его валом от воды, и римляне сдались даже скорее, чем ожидал сам Ганнибал, а после этого был взят и большой лагерь. В обоих случаях условия были выработаны следующие: осажденные отдавали оружие и коней, за пленных назначался выкуп – по триста серебряных денариев за римлянина, двести за союзника и сто за раба. Взятые под стражу римляне и союзники были, как обычно, разделены. Вскоре Ганнибал отпустил римских союзников без всякого выкупа. Однако и пленные римляне на этот раз удостоились более гуманного отношения. Ганнибал обратился к ним с речью, говоря, что ведет войну не на уничтожение, а «старается превзойти римлян и удачливостью, и доблестью». Поэтому он дает им возможность откупиться от плена, только теперь плата назначалась несколько другая – всадники должны были отдать по пятьсот денариев, что их, впрочем, вполне устраивало (Ливий, XXII, 58, 1–4).
Но, конечно, не проблема римских пленных занимала сейчас Ганнибала больше всего. Теперь, когда можно было не опасаться вражеской армии, пунийский полководец решил закрепить успех и окончательно разрушить италийский союз, который, казалось, начинал уже трещать по швам. Из-под Канн он повел свою армию в Самний, где надеялся получить наибольшую поддержку местного населения.
* * *
Как уже упоминалось, не все римские солдаты, вступившие в свой роковой бой под Каннами, остались лежать мертвыми или были захвачены в плен. Уцелевшие конники во главе с Гаем Теренцием Варроном бежали в Венузий, а значительная часть пехотинцев, из тех, что во время битвы и сразу после нее оказались в обоих лагерях, пробились в Канузий. Жители обоих городов оказали различный, но в целом достаточно дружелюбный прием спасшимся воинам. Канузийцы только впустили их в город и позволили ночевать в своих домах, но одна знатная и богатая женщина по имени Буса обеспечила их одеждой, хлебом и деньгами на дорогу, заслужив впоследствии благодарность сената (Ливий, XXII, 52, 7). Венузийцы, у которых в городе скопилось около четырех с половиной тысяч пехотинцев и всадников, не пожелали уступать в щедрости женщине из Канузия, и не только разместили воинов по своим домам, но и подарили каждому всаднику по тоге, тунике и по двадцать пять серебряных денариев, каждому пехотинцу по десять денариев, а также вооружили всех безоружных (Ливий, XXII, 54, 2–3).
Кельтский бронзовый шлем из г. Каноза ди Пулья, Италия. III в. до н.э.
Среди бежавших в Канузий были четыре военных трибуна: Фабий Максим, сын диктатора, Луций Публиций Бибул, Аппий Клавдий Пульхр, недавно занимавший должность эдила, и Публий Корнелий Сципион, сын бывшего консула, несчастливого участника битвы при Требии Публия Корнелия Сципиона (далее в тексте он будет обозначаться как Сципион Старший). По итогам совещания командование взяли на себя Клавдий Пульхр и Корнелий Сципион, которому в то время было всего около девятнадцати лет. Мнения о том, что делать дальше, разделились. Часть офицеров и юношей из знатнейших семейств считали, что все потеряно и остается разве что спасать собственные жизни. Наиболее отчаявшиеся, лидером которых выступил Марк Цецилий Метелл, собирались вообще сесть на корабли и отплыть из Италии, чтобы наняться на службу к какому-нибудь царю. Однако эти паникерские планы были в самом зародыше пресечены Сципионом, который с мечом в руке и с компанией единомышленников ворвался в помещение, где находился Метелл и его друзья, под угрозой оружия заставил их тут же поклясться в верности римскому государству и народу, после чего взял под стражу (Ливий, XXII, 53). Вскоре в Канузии стало известно об отряде Варрона, и Пульхр со Сципионом сразу же связались с ним, предлагая объединить силы. Консул сам перевел своих солдат в Канузий, и теперь находившихся там римлян можно было без большой натяжки назвать армией: они насчитывали около пятнадцати тысяч человек (изначально в Канузий прорвалось около десяти тысяч) и уже были в состоянии принять бой если и не в поле, то в пределах крепостных стен.
