* * *
Хотя предложение Магарбала не было претворено в жизнь и страшные вести о прошедшем сражении в Рим принесли беглецы, а не пунийские мечи, ужас, охвативший граждан города, ни с чем нельзя было сравнить. По слухам, еще более преувеличивавшим масштабы катастрофы, выходило, будто на поле боя полегла вся римская армия вместе с обоими консулами, так что защищаться теперь нечем. Говорили также, что Ганнибал подчинил себе Апулию и Самний, и вообще почти всю остальную Италию. Чуть ли не в каждой семье оплакивали погибших, хотя на тот момент было неизвестно, кто убит, а кто выжил, и наверняка впоследствии нашлось немало таких, кто вернулся домой после собственных поминок.
Со дня на день ждали прихода пунийской армии. По инициативе преторов Публия Фурия Фила и Марка Помпония был созван сенат, который, следуя советам Квинта Фабия Максима, предпринял первые меры, чтобы взять ситуацию под контроль. Было решено выслать всадников по Аппиевой и Латинской дорогам, чтобы те опрашивали уцелевших беглецов о произошедшем и старались разведать местонахождение противника. Сами сенаторы должны были по мере возможности успокоить граждан, в частности заставить не выходить из домов женщин, чтобы не усугублять панику. Наконец, страже у ворот предписывалось никого не выпускать, так как все должны знать, что город теперь – последний рубеж обороны. Когда же положение несколько нормализуется, заседания сената должны будут продолжаться (Ливий, XXII, 55).
Действенным средством борьбы с охватившим общество страхом стало исполнение соответствующих религиозных обрядов. Сразу две весталки были уличены в преступном блуде, что само по себе считалось исключительно дурным предзнаменованием. Первую из провинившихся живьем закопали в землю, другая покончила с собой, а любовник одной из жриц был насмерть запорот розгами. По данному случаю децемвиры обратились к Сивиллиным книгам, в результате чего было решено осуществить чрезвычайные и возможные, наверное, только для подобной ситуации человеческие жертвоприношения: на Бычьем рынке были живьем закопаны в землю кельт и кельтская женщина, а также грек и гречанка. Наконец, за дополнительными разъяснениями к оракулу в Дельфы был послан Квинт Фабий Пиктор (Ливий, XXII, 57, 2–6). Все это, по мнению отцов города, должно было умилостивить богов, так что траур по погибшим было приказано ограничить тридцатью днями (Ливий, XXII, 56, 6).
Когда все эти мероприятия стали проводиться в жизнь, было получено письмо от Гая Теренция Варрона с докладом об обстановке. В нем подтверждались слухи о смерти Эмилия Павла и гибели всей его армии. Выяснилось, что под командованием самого Варрона в Канузии находится уже около десяти тысяч человек и он продолжает собирать разрозненные остатки армии. Обнадеживало то, что Ганнибал пока не торопился идти на штурм города, оставаясь под Каннами, где он разбирал захваченную добычу и устанавливал суммы выкупа за пленных (Ливий, XXII, 56, 1–3).
В это же время пришло тревожное письмо с Сицилии от пропретора Тита Отацилия. Сразу два пунийских флота действовали против римлян и их союзников: первый опустошал владения Гиерона, который просил о помощи, а второй стоял у Эгатских островов в готовности атаковать Лилибей и его округу, как только Отацилий пойдет на выручку Сиракузам. Таким образом, римские войска на Сицилии нуждались еще в одном флоте (Ливий, XXII, 56, 6–8). По этому поводу сенат постановил передать находившийся в Остии флот претора Марка Клавдия Марцелла под команду его коллеге Публию Фурию Филу, который вскоре отправился в Лилибей. Сам Марцелл получал армию Варрона в Канузии, в то время как консул отзывался в Рим. Примечательно, что, когда Варрон въезжал в город, встречать его вышли люди всех сословий и благодарили за то, что он не бросил государство (Ливий, XXII, 61, 13–15).
Вновь, как и после поражения при Тразименском озере, сенатом было решено прибегнуть к диктатуре. В отличие от прошлого раза теперь дело обошлось без какой-либо политической борьбы, и новым диктатором стал Марк Юний Пера, бывший консулом в 230 г. до н. э. и цензором в 225 г. до н. э. Начальником конницы при нем стал Тиберий Семпроний Гракх, занимавший ранее должность курульного эдила.
Было начато восстановление армии. Провели новую мобилизацию, в ходе которой призывались юноши, начиная с семнадцати лет и даже младше. Из вновь набранных были сформированы четыре легиона и отряд в тысячу всадников. От союзников было потребовано предоставить соответствующее количество воинского контингента, очевидно, равное по численности римскому. Полторы тысячи воинов, набранных ранее во флот, были переведены из Остии в Рим, а Третий Морской легион был направлен в Теан Сидицинский (ныне Теано, в Северной Кампании) для прикрытия Латинской дороги. Однако и людей, и оружия было недостаточно. Нехватку последнего решено было восполнить, изъяв среди прочего из храмов и портиков хранившиеся там трофеи (в результате позднее вполне могла сложиться курьезная ситуация, когда на поле боя вооруженным по-римски карфагенянам противостояли римляне, экипированные в сохранившиеся еще от первой войны пунийские доспехи). Для того же, чтобы довести до должного уровня численность воинов, тоже пошли на крайнюю меру. Были индивидуально опрошены рабы, и восемь тысяч согласившихся стать солдатами были выкуплены и вооружены за государственный счет (Ливий, XXII, 57, 9–12). Кроме этого, по приказу диктатора освобождались все уголовные преступники и прощались несостоятельные должники при условии, что они пойдут в солдаты. Таких добровольцев набралось шесть тысяч, и им дали кельтское оружие, захваченное в войну 223 г. до н. э. (Ливий, XXIII, 14, 2–4).
Кампанский воин, роспись захоронения IV–III вв. до н.э. Археологический музей. Капуя, Италия.
Все эти меры яснее всего свидетельствовали о том, что даже в таких чрезвычайно тяжелых обстоятельствах римский народ сохранил волю к победе и был готов и дальше, стиснув зубы, сражаться до последнего. Самой яркой иллюстрацией этому послужила история с выкупом пленных. О том, как это доподлинно происходило, уже Тит Ливий не мог рассказать с уверенностью и представил в своем труде сразу две версии, в конечном итоге достаточно близкие по смыслу.
Согласно первой, Ганнибал выделил из пленных группу в десять человек, от которых он стребовал клятву вернуться. Вместе с ними в качестве посла в Рим отправился знатный пуниец Карталон, который должен был изложить условия Ганнибала в случае, если римляне захотят вести переговоры о мире. Но переговорам не суждено было состояться. Узнав о приближении посольства, диктатор Марк Юний Пера выслал навстречу ликтора с предписанием Карталону немедленно, еще до заката солнца, покинуть принадлежавшие Риму земли. Тем самым с порога отметались любые варианты мирного соглашения, что не могло не насторожить Ганнибала: получалось, что если он сам после Канн и считал себя победителем в войне, то римляне видели ситуацию совсем по-другому. Ему явно предстояло еще раз разбить римскую армию, и, возможно, не однажды.
Что же касается самих пленных, то вопрос об их выкупе вызвал большие разногласия среди сенаторов. Одни считали, что деньги для этого должно дать государство, другие были склонны разрешить выкупать их на частные средства, а тем, у кого денег не хватает, дать их из казны под залог. В конце концов решили обратиться к Титу Манлию Торквату, известному своей «старинной суровостью». Его мнение, как, вероятно, и ожидалось, отличалось крайней резкостью: пленных выкупать нельзя, попросту как трусов, не достойных свободы. И с ним согласились, несмотря на то что у большинства сенаторов среди пленных находился кто-нибудь из родственников. Еще одним доводом послужило нежелание снабжать врага деньгами, в которых, по слухам, Ганнибал сильно нуждался, как, впрочем, и сами римляне. Делегации от пленных пришлось возвращаться назад, включая и того из послов, который еще во время пути в Рим под каким-то предлогом ненадолго вернулся в лагерь карфагенян, надеясь тем самым освободить себя от клятвы и остаться, – его отвели к Ганнибалу под стражей (Ливий, XXII, 59–60, 1–5).
