Но Сиракузы были готовы к отражению даже такой атаки. На городских стенах были расположены катапульты, мощность которых казалась римлянам невероятной. Цитируем Полибия: «…Архимед соорудил машины приспособительно к метанию снарядов на любое расстояние. Так, если неприятель подплывал издали, Архимед поражал его из дальнобойных камнеметательниц тяжелыми снарядами или стрелами и повергал в трудное беспомощное положение. Если же снаряды начинали лететь поверх неприятеля, Архимед употреблял в дело меньшие машины, каждый раз сообразуясь с расстоянием, и наводил на римлян такой ужас, что они никак не решались идти на приступ или приблизиться к городу на судах» (Полибий, VIII, 7, 2–3).
Для обеспечения безопасности своих стрелков Архимед приказал пробить в крепостной стене отверстия на уровне человеческого роста. Сквозь них по подошедшим на близкое расстояние кораблям вели стрельбу лучники и небольшие метательные машины. Ширина амбразур была всего около четырех пальцев, так что попасть в них снаружи было практически невозможно. «Таким образом, далеко ли или близко находился неприятель, Архимед не только разрушал все его планы, но и производил в его рядах большие опустошения. Как только римляне покушались поднять самбики, Архимед приводил машины в боевое состояние по всей стене. Все время они оставались невидимы, но лишь только требовалось употребить их в дело, машины изнутри выдвигались над стеною и простирали свои жерла далеко за зубчатые укрепления. Некоторые машины метали камни весом не менее десяти талантов, другие выбрасывали груды свинца. Каждый раз, как только самбики приближались, жерла Архимедовых машин отклонялись вместе с подставкою вправо или влево, смотря по надобности, и при помощи задвижки метали камни в неприятельское сооружение. Вследствие этого не только ломалась машина римлян, но и корабль, и находившиеся на нем солдаты подвергались большой опасности» (Полибий, VIII, 7, 7–11).
Но, пожалуй, особенно сильное впечатление на осаждающих произвели механизмы, которые вступали в дело, когда римские корабли подходили к городским стенам вплотную. Признаться, и сейчас трудно поверить в реальность приспособлений, действие которых описали античные авторы: «Некоторые машины отражали нападения неприятеля, защищенного и прикрытого плетнем от стрел, выпускаемых через отверстия в стене; тогда бросаемые камни соответствующей тяжести прогоняли с передних частей корабля нападающих римлян. Кроме того, с машины спускалась прикрепленная к цепи железная лапа; управлявший жерлом машины захватывал этой лапой нос корабля в каком-нибудь месте и потом внутри стены опускал нижний конец машины. Когда нос судна был таким образом поднят и судно поставлено отвесно на корму, основание машины утверждалось неподвижно, а лапа и цепь при помощи веревки отделялись от машины. Вследствие этого некоторые суда ложились на бок, другие совсем опрокидывались, третьи, большинство, от падения на них передних частей с значительной высоты погружались в море, наполнялись водой и приходили в расстройство» (Полибий, VIII, 8, 1–4).
Другие подробности приводит Плутарх: «…на вражеские суда вдруг стали опускаться укрепленные на стенах брусья и либо топили их силою толчка, либо, схватив железными руками или клювами вроде журавлиных, вытаскивали носом вверх из воды, а потом, кормою вперед, пускали ко дну, либо, наконец, приведенные в круговое движение скрытыми внутри оттяжными канатами, увлекали за собою корабль и, раскрутив его, швыряли на скалы и утесы у подножия стены, а моряки погибали мучительной смертью. Нередко взору открывалось ужасное зрелище: поднятый высоко над морем корабль раскачивался в разные стороны до тех пор, пока все до последнего человека не оказывались сброшенными за борт или разнесенными в клочья, а опустевшее судно разбивалось о стену или снова падало на воду, когда железные челюсти разжимались» (Плутарх, Марцелл, 15).
И наконец, у Ливия читаем: «Некоторые корабли подходили ближе, чтобы оказаться вне обстрела камнями; им на палубу подъемным рычагом, укреплявшимся над стеной, бросали железную лапу на крепкой цепи; захватив нос корабля, лапа вздымалась вверх с помощью очень тяжелого свинцового противовеса – и вот: корабль стоит стоймя с задранным носом; внезапно цепь отпускали, и корабль с перепуганными моряками, падая как со стены, с такой силой ударялся о воду, что, даже если он падал не перевертываясь, все равно заливался водой» (Ливий, XXIV, 34, 10–11).
Ни один из вышеприведенных историков не оставил сведений о том, сколько же именно римских кораблей было уничтожено такими изощренными способами, но, так или иначе, штурм со стороны моря провалился, и единственным слабым утешением для римлян было то, что Марцелл в ходе него остался жив.
Ничуть не лучше для осаждавших закончился и сухопутный приступ. Солдаты Аппия Клавдия тоже были встречены градом камней, находясь еще на значительном расстоянии от города. Когда же римляне приблизились, то к бревнам и камням, выстреливаемым из катапульт и просто скатываемым со скал, прибавились еще и машины с «лапами», аналогичные тем, с помощью которых сиракузяне расправлялись с кораблями. Здесь их действие было не менее страшным: они выхватывали отдельных воинов, поднимали на значительную высоту, после чего бросали на землю (Полибий, VIII, 9, 4). Ничего не добившись, римляне и здесь отступили с большими потерями.
После первой неудачной попытки Марцелл, надеясь избежать действия Архимедовых изобретений, решил повторить штурм ночью. Сохранить полную скрытность не удалось, и, когда корабли приблизились на расстояние выстрела, на них обрушился такой шквал снарядов, что вновь пришлось отступить (Полибий, VIII, 7, 4–7).
Неясно, сколько еще штурмов организовали римляне. Вряд ли много. Но за это время они прониклись таким ужасом к своим врагам, а точнее к Архимеду, что стоило им увидеть над крепостной стеной кусок бревна или веревку, как воины тотчас в ужасе бежали, будучи в полной уверенности, что на них наводят какую-то новую машину (Плутарх, Марцелл, 17).
При всем этом Марцелл находил в себе силы относиться с юмором к собственным неудачам. Мрачно шутя, он говорил, что Архимед угощает его корабли морской водой, а его самбики с позором прогнаны с попойки палочными ударами (Полибий, VIII, 8, 6–7). Впрочем, положение было нешуточное, и в словах консула, передаваемых Плутархом, сквозь смех слышится отчаяние: «Не довольно ли нам воевать с этим Бриареем от геометрии, который вычерпывает из моря наши суда, а потом с позором швыряет их прочь, и превзошел сказочных сторуких великанов – столько снарядов он в нас мечет!» (Плутарх, Марцелл, 17).
В конце концов, осознав, что штурмы приносят армии только бессмысленные потери и позор, римское командование решило ограничить свои действия осадой и пресечением подвоза в город продовольствия (Полибий, VIII, 9, 5–6; Ливий, XXIV, 34, 16; Плутарх, Марцелл, 17).
Чтобы не терять попусту время в ожидании, когда голод принудит сиракузян сдаться, Марцелл решил отвоевать остальную часть острова. Оставив под городом примерно две трети армии, он с остальным отрядом без боя занял Гербез и Гелор (городок примерно на полпути от Сиракуз к мысу Пахин), взял штурмом Мегары Гиблейские, после чего сжег их и разграбил (Ливий, XXIV, 35, 1–2).
Естественно, что положение на Сицилии в целом и в Сиракузах в частности не могло не вызывать у карфагенян живейшего интереса. Безрезультатно потеряв огромные средства и жизни тысяч своих солдат при попытке вернуть Сардинию, они теперь получали возможность отвоевать Сицилию. По мнению Ганнибала, для этого наступил подходящий момент, о чем он и написал в Карфаген. Так же думал и флотоводец Гимилькон, чьи корабли стояли у мыса Пахин в разгар событий в Сиракузах. Когда город окончательно перешел под власть Гиппократа, он вместе с послами от нового сиракузского правительства и письмом Ганнибала прибыл в Карфаген и добился принятия решения о переброске на Сицилию максимально возможного количества войск. Ему дали двадцать пять тысяч пехоты, три тысячи конницы и двенадцать слонов, и с этой армией он высадился в Гераклее Минойской (Ливий, XXIV, 35, 3–5).
