– Зоя!
– Хорошо, не буду, не буду. Давайте говорить о чем-нибудь другом. Лучше, если веселом. Вы извините меня, Юниор, понимаете, странное состояние: я ведь знаю, что ошибаетесь вы и я никакая не модель, не копия, не фикция, знаю, что я — Зоя, обыкновенная женщина, не продукт науки и техники, знаю… И все же где-то, каким-то уголком души верю вам. Нелепо, правда? Кто может знать обо мне лучше, чем я сама? Но вот я невольно начинаю думать и вести себя так, как должна была бы вести себя эта самая фикция. Потому, наверное, что я очень впечатлительна, меня всегда было легко в чем-то убедить.
– Понимаете ли…
– И еще. Получается, что я могу говорить о себе уже как бы со стороны, как бы о той, что осталась на Земле с Георгом и существует сейчас сама по себе. Даже посплетничать немного. Смешно, правда? Хотите, посплетничаем?
– Если вам доставит удовольствие…
– Огромное! Я ведь страшная сплетница в душе, только всегда старалась не позволять себе этого: сплетничать неприлично. А теперь… Никто третий нас не услышит, а вы никому не станете рассказывать, правда?
– Никому, — честно пообещал Юниор. — О ком же мы будем сплетничать?
– Да обо мне же, неужели не поняли? Ну, кто первый? Давайте вы.
– Зоя, да что же я могу сказать о вас? Я вас совершенно не знаю!
– Неправда. Мы с вами знакомы уже несколько дней, сейчас целый день находимся вместе, разговариваем — не может быть, чтобы у вас не возникло никаких мыслей обо мне, никаких мнений. Я же все-таки не пустое место!
– Ну что вы. Нет, разумеется.
– Вот и говорите все, что вы обо мне думаете.
– Будь по-вашему. Попробую.
– Ну же! Я жду!
– Я думаю, Зоя.
– Вы очень медленно думаете, Юниор, — сказала она, подождав еще.
Но Юниор по-прежнему молчал. Потому что, еще не начав говорить, вдруг понял, понял неопровержимо: ему до боли жаль эту беззащитную женщину, которая, испытывая смертельный страх, все же старается быть храброй. Именно женщину, а не какую-то там фикцию. Потому что она и есть женщина. Самая настоящая. Разве, в конце концов, имеет значение — каким путем появилась она на свет? Пусть ее и не баюкала мать, пусть она не играла в детские игры, не переживала свою первую любовь и так далее — но ведь это для других она не переживала и только сегодня возникла, а для нее самой все это было, она получила все это вместе с памятью, где только и может храниться все, что было. И что с того, что где-то в другом мире существует еще одна женщина с той же памятью, хранящей то же прошлое? Они не встретятся никогда, пути их не пересекутся, и независимо от того, погибнет ли эта Зоя через три недели или проживет еще десятки лет, — отныне дороги ведут обеих женщин в разных направлениях, и уже по одному этому обе они — настоящие. Она просто, так сказать, незаконная дочь цивилизации; но разве незаконные дети имеют меньше прав на жизнь, чем те, чье рождение состоялось под сенью закона?
Как же она страшно одинока здесь, бедный ребенок, как ей, должно быть, тоскливо от сознания, что она тут — одна, и всегда будет одна, до самого конца… Что у нее нет будущего, одно только прошлое — и без всякой ее вины, а просто потому, что Георгу захотелось, чтобы человечество было представлено Курьеру именно его женой. Хотя, собственно, что было делать Георгу? Любая женщина испытывала бы то же самое, и честный человек в таком случае… Черт его знает, что должен делать в таком случае честный человек! Отказаться от задачи? Но как это бывает трудно для того, кто весь — в этой задаче…
– Георг, наверное, очень любил вас, Зоя.
– Да. Особенно сначала.
– Нет. И сейчас.
– Наверное… Но по-своему. Если вы хоть немного его знали, то должны были понять: у него все и всегда по-своему. Не так, как у других.
– И любовь?
– Тоже. Он очень замкнут и боится внешних проявлений чувства.
– Но вы все же знали.
– Ну, конечно же; каждая женщина — когда это есть… В Георге, кстати, как ни странно, тоже было многое от женщины.
– Вы имеете в виду — от матери? Вы ее знали?
– Нет. Я имею в виду какие-то женские, чисто женские черты характера. Он — человек резких переходов. От необычайной широты взглядов — к крайней узости. От любви — к ненависти. Мгновенно и, порой могло показаться, беспричинно. Но на самом деле причины всегда были — с его точки зрения. Такое чаще свойственно женщинам, вам не кажется?
– Ну, какой из меня знаток женских характеров, Зоя!
– Тогда поверьте мне: так оно и есть.
– Вы имели в виду широту его научных воззрений?
– Тут моя очередь сказать: какой я знаток научных проблем! Нет, я подразумевала — вообще, в жизни. И относительно меня. Еще одна черта, которую я считаю женской: если он успевал уверить себя в чем-то, это становилось для него непреложной истиной. Думаю, в работе это нередко помогало, потому он и добивался порой успеха там, где другие отступались. Но в жизни… — Зоя помолчала. — Например, он, кажется, уверил себя в том, что у меня есть кто-то, кроме него. Друг, одним словом.
– Гм, — сказал Юниор. — А он и на самом деле был?
– Это ведь не имеет значения! Важно то, что он в это поверил. Что бы сделали вы на его месте?
– Не знаю, Зоя. Не разбираюсь ни в этой этике, ни в обычаях нашего времени. Опыта у меня маловато, я ведь большую часть жизни провожу в одиночестве. Не хотелось бы вообще говорить на эту тему. В конце концов, вы лучше знаете, как вам жить.
– Юниор! Почему вдруг такая сухость?
– Сухость? Не знаю, мне кажется, я…
– Вы ревнуете меня? К тому, что могло быть?
– Но послушайте, Зоя! Я ведь… Мы с вами ведь…
– А это не имеет значения. Разве ревнуешь только тех, кто тебе принадлежит? Ничуть не бывало. И никакая логика тут не помогает. И вас она не спасет. Знаете что, Юниор? Раз мы все равно сплетничаем наедине, без права и возможности передачи третьим лицам, давайте уж будем откровенны и правдивы друг с другом. Будем говорить правду, одну только правду…
– Но не всю правду?
– Всю. Иначе нет смысла.
Юниор вздохнул.
– Трудно, Зоя.
– Мне еще труднее. Но… иногда это нужно. А будет ли у меня еще такой случай? Сразу предупреждаю: ни одному из нас такая откровенность не дает никаких прав. Сплетничаем, только и всего! Соглашайтесь! А чтобы вам было легче, начну я. И даже сниму запрет. Слушайте, Юниор: на самом деле никаких друзей у меня не было. Вы понимаете, что я имею в виду. Не было — хотя иногда со стороны и можно было вообразить нечто такое. И вот для чего я снимаю запрет: когда вы вернетесь на Землю и встретите Георга, передайте ему это. Тогда сразу станет легче жить той мне… той Зое, что рядом с ним. Она ведь никогда этого ему не скажет. Хотя бы из гордости. Обещаете?
