Орла ему принесли, как только тот оказался за насыпью. Это сделал тот самый воин, который выхватил штандарт из рук умирающего аквилифера, – Осберт. Арминий был рад, что эта слава досталась херуску. Осберта сопровождала орава ликующих воинов, однако он никому не позволил прикоснуться к золотой птице, пока не доставил ее Арминию.
Арминий тотчас оказал Осберту взаимную любезность: попросил его встать рядом с собой, чтобы каждый воин увидел, кто отнял у врага столь ценный трофей. Осберт стоял, улыбаясь от уха до уха, не замечая кровоточащих порезов на руках и груди.
Подразнив павших духом легионеров орлом, Арминий примерно с полмили прошелся вдоль насыпи, чтобы продемонстрировать его остальным. Сияющий штандарт повсюду был встречен всеобщим ликованием. При виде орла воины затягивали барритус, славили Арминия и сыпали клятвами, что и другие орлы тоже вскоре окажутся в их руках.
Вид захваченного штандарта стал настоящим потрясением для солдат другой римской когорты – тех, что до этого момента не знали о его потере. Выйдя из-за насыпи, Осберт с группой воинов громкими криками привлекал к себе их внимание. Далее случилось то, о чем так мечтал Арминий: заметив варваров, потрясающих штандартом их легиона, римляне разразились криками ужаса и негодования. Их ряды – если это можно было назвать рядами – дрогнули и отпрянули от ликующего противника.
«Вот вам, самонадеянные римляне, – с восторгом подумал Арминий. – Утритесь». Куда только подевался их четкий, уверенный шаг, их ровные шеренги! Мокрые от дождя, перепачканные грязью плащи, такие же грязные доспехи. Копья лишь у единиц; большинство шло с пустыми руками. На многих были пропитанные кровью повязки, кто-то хромал. Получивших серьезные ранения поддерживали товарищи. Время от времени на обочине дороги оставляли мертвых или тех, кто уже не мог идти.
Арминий также отметил, что римские офицеры – а их осталась жалкая горстка – выглядели не лучше своих солдат. Это говорило о многом. Центурионы, опционы и другие офицеры составляли костяк центурии, когорты, легиона. Обычно они вели солдат за собой личным примером. Если такого не было, солдаты быстро теряли боевой дух.
Арминий пригляделся к римлянам. Пожалуй, это уже случилось. По большому счету Восемнадцатый легион утратил боеспособность. Как только это произойдет с Семнадцатым и Девятнадцатым, можно будет праздновать победу.
Арминий уже ощущал ее вкус.
* * *
Тулл брел дальше. Зелено-коричневая стена выше человеческого роста – сооруженная германцами насыпь – бесконечно тянулась вдоль дороги, иногда на расстоянии двадцати шагов от его легионеров. Там, за ней, по-прежнему таились орды варваров, и каждый жаждал римской крови. Когда эти ублюдки не атаковали, они распевали свой адский барритус или же, встав на насыпи, забрасывали идущих мимо римлян фрамеями.
К этому времени копий у солдат Тулла не осталось, поэтому они подбирали вражеские фрамеи и по его команде швыряли их в бывших владельцев. Увы, враг стоял выше, а копья метали усталые руки. В результате этих жалких усилий варвары несли гораздо меньшие потери, нежели они сами. Разъяренный, Тулл устроил им разнос, высказав все, что думает по этому поводу, когда им наконец удалось сделать короткий привал.
– Можно подумать, вы не знаете, как нужно метать копье! Поставьте щит. Выберите цель. Дождитесь моей команды и бросайте! Вот тогда вы попадете в цель. Убьете врага. Если же вы будете и дальше швыряться копьями, словно испуганные дети, что бросают камни в бродячего пса, толку от этого не будет никакого!
Головомойка помогла. Когда им пришлось метать копья в следующий раз, с насыпи спиной вниз полетели с полдесятка варваров. После этого те не спешили вылезать на насыпь, чтобы метнуть в них копья. Соответственно, уменьшились и потери Тулла. По крайней мере в те промежутки, когда не было рукопашных схваток. Но такое случалось редко.
После полудня он и его солдаты отбили еще три яростные вражеские атаки, из них две – под проливным дождем, с громом и молниями. Центурия потеряла шестерых солдат убитыми, и еще больше получили ранения. К этому времени раскисшая от дождя тропа превратилась в настоящую трясину. Ноги увязали в грязи почти по середину икр. Отбивать атаки врага в таких условиях становилось все труднее. А еще повсюду валялись тела – в основном римлян, но и варваров тоже: на грязном месиве дороги, среди деревьев и кустарников. Крови было пролито столько, что даже грязь в отдельных местах была не коричневой, а красной. В какой-то момент, споткнувшись о мертвое тело и упав в эту грязь лицом, Тулл подумал, что она по цвету напоминает хорошее сицилийское вино.
Кстати, споткнуться и свернуть себе шею здесь можно было обо что угодно. Повсюду валялись мертвые мулы, лошади и солдаты, а также оружие – груды оружия: копья, как римские пилумы, так и варварские фрамеи, мечи, щиты, топорики. Не говоря уже о разного рода хозяйственной утвари вроде горшков и сковородок. Кстати, из армейских рядов удалили не всех гражданских, наглядным свидетельством чему служили их мертвые тела и пожитки вроде одеял. Вот, например, прорицатель, с удивленным лицом по-прежнему сжимающий в руке жезл. Рядом – торговец с пустой коробкой из-под денег. На пне, держа на коленях мертвого младенца, с таким же мертвым взглядом сидела женщина. На руках у нее в плаче заходился малыш постарше. Его крик смешивался с жалобным поскуливанием крошечного щенка, сидевшего рядом со своим мертвым хозяином-коробейником. Несмотря на все отчаяние его собственного положения, при виде женщины и щенка совесть Тулла больно уколола его в сердце. И все же он с каменным лицом прошел мимо. В первую очередь центурион несет ответственность за центурию и за когорту. Ведь если не он, то кто?
Когда наконец стало смеркаться, а затем и почти стемнело – он с трудом мог различить собственную ладонь, поднеся ее к лицу, – Тулл с облегчением вздохнул. Он даже воскликнул бы от радости, но, увы, горло пересохло, а голос сел от постоянного выкрикивания команд. Впрочем, несмотря на вечерний сумрак, центурион разглядел, что варвары покидают насыпь. От остатков авангарда пришло известие, что им удалось найти место для ночного лагеря. Четверть мили, которую они прошагали до него, показалась Туллу дневным переходом. Тело ломило так, будто его отходили тяжелым молотом. Кости ныли, мускулы взывали о пощаде, старая рана в икре давала о себе знать острой болью, как будто в ней ковырялся неумелый хирург. И все же день подходил к концу, а с ним и их страдания. Впереди – несколько долгожданных часов темноты и покоя. Пока же главное – переставлять ноги, не забывая подбадривать усталых солдат. Пока это ему удавалось.
Тулл нашел в себе силы довести когорту до середины так называемого лагеря – по сути дела, открытой местности рядом с дорогой, где велел солдатам заняться приготовлениями к ночлегу. Лишь после этого он позволил себе сесть, привалившись спиной к валуну. Неплохо бы, конечно, потянуться, размять усталые конечности, выпить вина или хотя бы воды. Да и перекусить тоже не мешало бы… Увы, он слишком устал. Ни разу в жизни Тулл не чувствовал себя таким обессиленным. Не успел он закрыть глаза, как провалился в сон. Нет, не погибшие солдаты приснились ему, а та женщина у дороги, с одним мертвым и одним живым ребенком, и скулящий щенок…
