Эта церковь перенесла много перестроек, но ее апсида построена в XII веке. Это самая старая часть, из чего, правда, не следует, что прежде не существовало другого храма. Она посвящена святой Марии Магдалине, что сразу же отсылает к Востоку: по преданию, Мария Магдалина высадилась в Провансе, чтобы нести благую весть западному миру. Но «при злополучной встрече со сверкающим уродством, которое неправильно называют „сульпицианским“
[14], не один посетитель испытал в этом маленьком храме, где слишком много искусственного мрамора, тягостное чувство, весьма неожиданное в освященном месте. Средство же от этого — сосредоточиться и помолиться перед этими изображениями, утрированными до вульгарности, этими статуями, достойными проклятий Гюисманса из его „Собора“»
[15]. Все это начинается снаружи, когда видишь надпись над портиком: terribilis est locus iste, то есть «это место ужасно», причем надо заметить, что латинское слово iste может либо иметь уничижительный оттенок, либо быть притяжательным местоимением второго лица. Следует ли понимать: «ужасно это дурное место» или «ужасно твое место»? Любители тайн и дешифровщики фонетической каббалы оценят ситуацию и сделают выбор в соответствии с собственными убеждениями.
Помню солнечный, почти жаркий сентябрьский день, когда я подошел к Ренн-ле-Шато. Выйдя из Куизы, мы, Мари Мон и я, прошли по дороге, которая поднимается по склону горы и проходит с другой ее стороны, направляясь к новому горизонту. У меня в самом деле было чувство, что я перехожу некую границу, один из тех перевалов, где, согласно старинным легендам, путника подстерегают таинственные существа, чтобы в зависимости от их нрава указать ему дорогу или сбить с нее. И мы вошли в это селение, залитое солнцем, в этот закрытый город, в этот город, который казался мертвым, словно его охватило оцепенение, поднимающееся из недр земли. На оконечности отрога в небо агрессивно вонзалась башня Магдала, и, казалось, в унылом каменистом ландшафте, который на западе венчали синеватые спереди горы, она стоит над бездной. Зрелище, может, и было грандиозным, но слегка тревожным: кто мог прятаться в долине или за эрратическими валунами, которые можно было принять за воинов, обращенных в камень каким-нибудь святым чародеем вроде святого Корнелия в моем краю? А позади нас, за защитной полосой зеленых насаждений, находилась церковь, немногим выше домов, едва различимая среди этой сонной массы.
В Монсегюре я испытывал головокружение, панический страх пустоты. Здесь пустоты не было. И я чувствовал, что она населена. Несомненно, призраками всех тех таинственных персон, которые заблудились в этом краю в течение веков. Они неминуемо должны были оставить следы, которые я и пытался разглядеть, не слишком веря в успех. Эти призраки, вне всякого сомнения, ожидали от меня некоего знака. Но я не хотел подавать этого знака, потому что не знал подлинной природы этих существ. Разумеется, эта предосторожность была излишней, но она объяснялась ощущением, что за мной наблюдают другие существа, совершенно реальные, знавшие, кто я, и не понимавшие, почему я покинул броселиандские чащи, чтобы затеряться в лабиринте, куда не должен был иметь доступа
[16]. Но в тот день в Ренн-ле-Шато погода была такой хорошей, что я забывал читать туманные литании. Мы хотели увидеть церковь; она была закрыта, и следовало дождаться полудня, чтобы посетить ее. Мы позавтракали под деревьями, спокойно, мирно, в полном сознании, что переживаем особый момент. Меж столов и меж деревьев порхала дерзкая девчонка, как порхала по улицам деревни. Странная девчонка: ее звали Моргана. Такие вещи не придумывают, и должен сознаться, что, если с детства близко знаком с Мерлином и броселиандскими феями, последние тоже никогда не упускают случая напомнить мне, что они — мои проводники в мире темных реальностей.
Потом мы пошли к церкви. Сама церковь, маленький парк, находящийся к югу от апсиды, и кладбище составляют странный ансамбль, несколько напоминающий знаменитые «приходские участки» Леона в северном Финистере, но не столь величественный и красивый. Ведь в первую очередь здесь поражает посредственность всего, что попадается на глаза. В портале кладбища с черепом, смеющимся в свои двадцать два зуба, есть что-то мерзкое: где сдержанное и мрачное величие бретонских «триумфальных портиков», которым этот портал грубо подражает? Конечно, есть любопытные объекты: водоем, холм с крестом, вписанным в круг, как у древних египтян, искусственный грот, временный алтарь для отпевания, опять-таки сделанный в подражание бретонскому погребальному искусству (знаменитой костнице), и прежде всего статуя Богоматери на постаменте времен Каролингов, повторно использованном, с выбитой заново надписью, распиленном и перевернутом. Возникает законный вопрос — почему. Говорят, все это имеет символический смысл. Понятно, что имеет, потому что можно распознать символы, принадлежащие к разным традициям. Но разнородная мешанина символов не обязательно что-то означает: синкретизм — всегда вырождение, которое начинается, когда уже не знают точного значения символов и когда за них хватаются, чтобы сфабриковать тайну. Тем хуже, если на кладбище есть масонская могила: в конце концов тот, кто там покоится, имел полное право заказать себе склеп согласно личным убеждениям, и ничего удивительного в этом нет.
Едва я вошел в церковь, как ощутил дурноту. Все здесь выглядело нездоровым с первого же взгляда, начиная с безобразной статуи дьявола Асмодея, стоящей у входа. Его выпученные глаза устремлены вниз и уставились в черно-белые плитки пола. Одно колено у него согнуто, разумеется, левое, и он держит тяжелую кропильницу. Пальцы его правой руки образуют кольцо и когда-то держали вилы: очень традиционный образ черта. Над ним четыре ангела, каждый из которых совершает часть крестного знамения, а на постаменте написаны слова: par ce signe tu le vaincras
[17], и в кружке — буквы B. S., инициалы кюре Беранже Соньера.
На задней стене сверху — фреска, изображающая Христа на цветущей горе, окруженного многочисленными фигурами, под горой — что-то вроде мешка, из прорехи которого как будто сыплются пшеничные зерна, на заднем плане — пейзаж, в котором угадывается несколько деревень. Был сделан вывод, что это изображены окрестности Ренн-ле-Шато, а пшеничные зерна символизируют легендарное «сокровище», спрятанное здесь. С каждой стороны хора — гипсовые статуи в худшей довоенной сульпицианской традиции, изображающие Иосифа и Марию, оба держат младенца Иисуса, что выглядит странно. Можно обнаружить также статую и живописное изображение Марии Магдалины, покровительницы церкви; у ее ног — человеческий череп, лежащий на открытой книге. Что касается крестного пути, в нем сразу же замечаешь аномалию: на самом деле он идет в обратном направлении, чем обычно принято во всех церквах. Среди прочих статуй, некрасивых и неинтересных, можно отметить двух святых Антониев — Падуанского и Отшельника, последний держит закрытую книгу.
