Кельты в Монсегюре — и немецкая авиация! Такая история затмевает все кельтские легенды… К тому же, в отличие от них, у этой истории есть очевидцы, в той или иной степени подтверждающие факт появления в небе немецкого самолета, однако мнения по поводу его маневров сильно расходятся. Вот что говорил Поль Филип, бывший в то время президентом Инициатического общества Тараскона: «Ближе к полудню мы заметили какой-то маленький самолет, выписывающий круги над замком — белый дым от его двигателя распускался в небе, оставляя нечеткий след. Затем двумя дымовыми линиями самолет пересек окружность, оставленную в небе реактивной струей. Мы пришли к заключению, что таким образом он хотел вычертить кельтский крест». Слишком красиво для правдивой истории… которая впоследствии стала чуть ли не гимном немецко-французской дружбе в изложении писателя-националиста, творившего под псевдонимом Сен-Лу. Он придал этому незначительному событию глубокий символический смысл — и это ему прекрасно удалось (как и любому другому, кто пытается описать событие, не будучи его свидетелем): чего не сделаешь ради того, чтобы восславить «германско-кельтское братство»? Лучшего подарка галлам Монсегюра немцы и придумать не могли! Впрочем, стоит заметить, что впоследствии схематическая эмблема кельтского креста была использована в политических и философических целях; как часто бывает, подобное использование никоим образом не соответствовало ни его истинной символике, ни менталитету древних кельтов.
Однако свидетельство Жозефа Дельтея противоречит мнению Поля Филипа: «Утром 16 марта 1944 года мы находились в замке Монсегюр — в то время как воображение уже перенесло нас в те далекие дни 1244 года, когда в этих стенах разыгралась альбигойская драма… Над развалинами замка некоторое время кружил небольшой самолет на поршневом двигателе, перевозивший, как потом мы узнали из газет, Розенберга (идеолога национально-социалистической партии). Действительно, он описал над нами несколько кругов, но я со всей уверенностью заявляю, что он не оставил в небе какого-либо креста, о котором было столько сказано или написано»
[38]. Дельтей категоричен: он не видел никакого кельтского креста. Филип пользуется более мягкой и расплывчатой формулировкой: в небесах остался неясный след — и, поспорив некоторое время, группа решила, что он напоминает очертания кельтского креста.
Я не могу с уверенностью сказать, был ли в небесах тот пресловутый крест, но, даже не зная состава очевидцев, я мог бы побиться об заклад, что среди них был Антонен Гадаль… Лишь ему могло прийти в голову, что появление над Монсегюром крохотного немецкого самолета было, оказывается, делом государственной важности: таким вот образом — кельтским крестом в небе — нацист, занимающий высокий должностной пост, поприветствовал своих галльских кузенов по арийской линии.
Рассказ о кельтском кресте в небе может рассмешить читателя, но может и возмутить: искажение исторических фактов и смешение таких разнородных понятий, как друиды, катары, Грааль и нацизм, приводит к мысли о том, что все эти явления как-то связаны между собой. Появление кельтов в «деле катаров» не редкий случай: Гадаль видел друидов повсюду и, разумеется, считал их предшественниками совершенных. К тому же распространенное мнение о том, что Монсегюр является замком Грааля, лишь подливало масла в огонь: в крепости катаров начался активный поиск следов друидических культов. Та же участь постигла Юсса и Ренн-ле-Шато.
Разумеется, следы были найдены.
Поэтому попытаемся расставить все по своим местам. Действительно, невозможно представить, чтобы на территории, заселенной в те времена кельтскими племенами (вольками-тектосагами или редонами), не существовало друидов. Леса и горы этого отдаленного края как нельзя лучше подходили для друидического культа. Однако есть одно препятствие, мешающее дать утвердительный ответ: друиды оставили после себя еще меньше следов, нежели катары. Мегалитические сооружения, зачастую им приписываемые, опередили появление кельтов на два тысячелетия. Не стоит также искать какие-либо памятники письменности, созданные друидами: они не приняли обычая сохранять свои знания в письменном виде. Гипотезу о появлении в этих краях древних кельтских жрецов могут подтвердить лишь находки археологов и данные топонимии. Более ничего.
В таком случае, быть может, связь между кельтами и катарами следует искать в духовной сфере? Нельзя ли найти нечто общее в их доктринах, в системах мысли и, наконец, в религиозных традициях, являющихся остовом любой древней цивилизации? Думая поставить знак равенства между учениями кельтов и катаров, любители скорых выводов рискуют обмануться: в этом плане совершенных и друидов разделяет даже не пропасть, а неизмеримая бездна.
С онтологической точки зрения дуализм катаров не имеет ничего общего с верованием кельтов, основой которого является монизм, учение о всеединстве. Друиды настаивали «на малопонятном и глубоком единении» живых существ и неодушевленных предметов, создателя и его создания, материи и духа. Подобное соответствие не похоже на то, о котором идет речь в Изумрудной скрижали: «То, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу». Для того чтобы эта формулировка приняла вид, напоминающий постулат друидов, из нее нужно извлечь сравнение: то, что внизу, есть то, что вверху.
Таким образом, можно говорить, что кельты ставили знак равенства между окружающим их миром и миром потусторонним, этой обителью богов и героев, местом, куда отправлялись души умерших. Врата иного мира распахивались во время празднества Самайн (Самхейн), кельтского Нового года, ставшего в христианской традиции праздником Всех Святых. В ночь на 1 ноября скрытое от простых смертных потустороннее пространство становилось видимым, поэтому человек мог без труда перенестись из одного мира в другой и вернуться обратно, подтверждая тем самым догмат о единстве зримого и незримого. Вполне вероятно, что кельтское общество, управляемое друидами, союзниками короля, изо всех сил старалось придерживаться образа иного, божественного мира.
Подобная вера предполагает диаметрально противоположное видение мира материального. Человека более не держат оковы материи: она дает ему полную возможность свободного развития, поскольку мир находится в состоянии вечного, непрерывного становления. В таком понимании бытия нет места идеям о грехопадении и искуплении, нет места самому Сатане, духу Зла, создавшему несовершенный мир ради того, чтобы высмеять творение бога Света. У кельтов не было Сатаны, эта идея перешла к нам от персов. Облик галльского Цернунна (Цернунноса), рогатого бога, дьявол получил лишь потому, что христиане никак не могли избавиться от этого стесняющего их божества, являвшегося олицетворением физической силы и плодородия.
Однако если в мире нет Сатаны, следовательно, не существует и проблемы Зла. Как метафизическое понятие, Зло у кельтов отсутствовало — или, точнее, обладало не бытийным, но причинно-следственным характером: все дело в природе человека, далекой от совершенства, что вполне естественно, если вспомнить о непрерывной эволюции мира. Совершенство, то есть что-либо завершенное, равноценно небытию. Проявление Зла в любой его форме — боль, несправедливость, страдание, болезнь или насилие — это лишь череда случайных помех, без которых, однако, невозможно достичь высшей ступени. Отсутствие принципа Зла не приводит к вседозволенности или примиренчеству: напротив, примеры, взятые в кельтской мифологии или в житиях великих кельтских святых, убеждают нас в том, что человеческое существование представляло собой постоянное усилие достичь если не совершенства, то более высокого уровня. Итак, отсутствие столь важных для христианства понятий избавляло кельтов от необходимости считать этот мир порождением дьявола или ожидать прихода мессии, указующего путь в царство Света. Христианизация кельтского мира прошла успешно лишь потому, что вера в воскрешение Иисуса была в какой-то степени похожа на доктрину кельтов о возрождении души в ином мире.
