Кому только я не пел! Генералам и полковникам милиции и национальной безопасности, мафиозникам и бандитам всех рангов и, представьте себе, иногда просто хорошим людям. И такое бывало. Но всё реже и реже. Таких жизнь выдавливала. Кого – на барахолку, кого – на тот свет, кого – за кордон. Я выбрал – за кордон! В Израиль! Это было самое реальное. При нашем отсутствии присутствия денег. Тем более, что мой отец, который до самой своей смерти меня поддерживал, и тут, за гробом, подставил свою добрую, тёплую ладонь – он был ЕВРЕЕМ.
А я скрывал это! Чтобы не слышать лишний раз оскорблений в его и мою сторону и не видеть кривых усмешек. Хотя такой ЕВРЕЙ, как мой отец, с полным правом звучал синонимом слова «ЧЕЛОВЕК» со всеми большими буквами.
И не удивительно, что к евреям у меня отношение особое. И планка для них повыше, чем для остальных. Поэтому я старался с ними… не общаться! Чтобы не разочаровываться окончательно. После отца на моём пути попадались такие евреи, что лучше бы не попадались. Теперь-то я знаю, в чём дело, а тогда чуть было антисемитам не посочувствовал. Отчаянное стремление выжить и хоть как-то утвердиться вогнало тех евреев в две, с виду очень надёжные, но ведущие в пропасть, колеи. Вглядитесь повнимательнее – и вы увидите там почти всё человечество. "Мера всех вещей – вещь!" и "Мера всех вещей – идея!" – их кредо. А кредо моего отца было: "Мера и глубина всех вещей – ЧЕЛОВЕК!" Вот и всё!
Поэтому, когда чёрная дыра Казахстана отпустила нас, я не просил у Господа то, что обычно просят в таких случаях.
– Господи! – молился я. – Пошли хоть на первое время ну не бог весть что, но просто нормальных людей!
О хороших евреях я и помышлять не смел.
– Ты посмотри! – говорил я жене. – Твоя, пусть и двоюродная, но тётка, уехала за полгода до нас, и ни адреса, ни приглашения на ночь остановиться! Только и пишет своей матери, как вкусно ест, спит и в море купается. Я уже не говорю о знакомых. Тех вообще как бомбой накрыло…
Господь услышал меня – нормальные люди стали появляться. Даже с пассажиров постепенно начала сползать землистая неврастеническая судорога. Хотя их руки ещё долго испуганно дёргались, ощупывая собственные сумочки и карманы с документами и долларами.
Какой-то доктор наук даже смеялся:
– Фиг он получил! – без конца повторял он радостно. – Ни цента! Ни за компьютер, ни за диски!..
Я молчал. Из меня вытрясли сто пятьдесят долларов за "Упрощённый вариант проверки багажа". И ведь ничего запрещённого не вёз! Только дискету со своим романом с рабочим названием "Бей жида в себе – спасай еврея!".
Господь же продолжал вкалывать. Нормальная таможня встретила нас в Тель-Авиве. Нормально вручили багаж и нормально оформляли гражданство. Нормальные люди ходили вокруг. И даже, похоже… трезвые!
Трезвые? В это трудно было поверить! Просто невозможно! Впрочем, одна ненормальность была. Но к людям она никакого отношения не имела. Небо! Июльское голубейшее небо в декабре. С лермонтовскими тучками! Как это там у Миши:
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужного
Мчитесь вы, будто, как я же, изгнанники,
С милого севера в сторону южную…
Мы уже собрались ехать в гостиницу, когда я ещё раз посмотрел вокруг и достал записную книжку жены.
– Звони сестре своей подруги! Бельферам звони! Они в Тель-Авиве живут!
– Бесполезно. Все уже на работе, – отвечает моя красавица.
– Звони!
К телефону подошёл Сева – старший сын Бельферов.
– Какая радость! – заорал он в трубку – Какое счастье, что вы меня застали, – я сейчас уезжаю в армию. Мы вас всех очень ждём! Немедленно к нам! Отбивные в холодильнике, ключ от квартиры под ковриком у двери! Кушайте и отсыпайтесь! До встречи!
Жена положила трубку.
Я молчал.
Я был в шоке…
Письмо третье
Пути Господни
«На том свете», то есть в Союзе, я не искал дружбы с евреями. Как, впрочем, и со всеми остальными. Но с евреями особенно! И если кто-то из них становился товарищем или другом, то совсем не потому, что он еврей, а потому, что – ЧЕЛОВЕК!
Марку было девяносто два года, а мне сорок восемь, но мы были на равных.
Дружба!
На скамеечке у моего подъезда всегда кто-нибудь сидел, и все были моложе Марка. Однако с ними можно было говорить только о хлебе насущном, а с Марком… С Марком можно было говорить обо всём! Когда мы с ним беседовали, скамеечка превращалась в центр жарких дискуссий и баталий, юмора и ереси, и всего, чего ещё хотите. Это был маленький Израиль. Иерусалим – открытый для всех религий и философий. Иногда в спор включался Зуфар-ага, иногда Петрович с Надеждой Георгиевной, а бывало, и Роман Соломонович с Борисом Моисеевичем. Но чаще это было "тет-а-тет".
– Я знаю, Аркадий, что я говорю, – как сейчас слышу я голос моего дорогого Марка. – Наш еврейский Бог – злой!
– Злой? Бог? Марк, что ты говоришь? – восклицаю я. – Бог не может быть ни злым, ни добрым. Добра и Зла как самостоятельных категорий – нет! Есть поступки или явления, приносящие либо вред, либо пользу. Причём в данный отрезок времени, среди данных действующих лиц и только в данной системе координат. Даже секс в одном случае – изнасилование, а значит, зло, а в другом – добро и благо!
– Нет, наш Бог злой! – упрямо повторил Марк и сверкнул своим стеклянным глазом. – Я ведь не Марк Самуилович, а Мордехай Шмульевич. И я знаю, что я говорю. Но хотя наш Бог злой, местный ещё злее! Если бы я был моложе и диабет не вышиб мне один глаз, как теперь вышибает другой, я бы, не задумываясь, уехал в Израиль. И был бы Мордехаем Шмульевичем. А ты говоришь, Бог не может быть злым. Ещё как может!
– Не может, Марк, не может! Бог не Добро и не Зло, не старец и не молодец с золотым бубликом над верхней чакрой. Бог и то, и другое, и третье, и тридцать третье, и какое хочешь ещё! – так же упрямо стоял на своём я. – Бог – это явление! Для нас пока непостижимое. И, может быть даже множественное! И целесообразие его поступков нам часто не видно. Фокус нашего зрения – под нашим носом! Может быть, ты и я сейчас здесь, а не в Израиле, только для того, чтобы именно об этом поговорить. И всё! Вся твоя и моя жизнь – для этого разговора.
– Ну хорошо. А дьявол?
– Миф! В лучшем случае материализованный нами же фантом. А в худшем – сбой в системе Божьего баланса между созиданием и разрушением. Понимаешь, Марк, смотрю я на этот мир и вижу, что нет в нём двух изначально самостоятельных и самоценных единиц. Есть одна, множащаяся и воплощающаяся в бесконечном количестве. Каждая частичка есть и часть, и целое. Трудно нам это представить, но вот так. Так же, как трудно представить бесконечность в этом, во всех его проявлениях, конечном мире. И в каждой былинке, в каждом из нас – часть Бога, с возможностью увеличения или уменьшения. И здесь аукнется – везде откликнется. А в самом неожиданном месте проявится.
