– Ребята! – обрадовался поэт. – Я же ни хрена в этом не смыслю! А этот толстенький-то обрадовался… Покупателя нашёл… Барыга!
– Про что ваяете? – спросил Федя.
– Всё про то же, – пошутил поэт. – Про аромат цветов, про пенье петухов, про выполненье плана.
– Колосится, волосится эта жёлтая пшеница? – не выдержал гений.
– Ох, неудачники, какие же вы злые, – сдержано покачал головой Ваня. – Ты ещё мальчик мал и глуп и не видал больших залуп! Главное для вас не есть, главное – цокать языком. Хочешь, прочту из детского?
И, не дожидаясь согласия, Ваня продекламировал:
А вот перед вами верблюд,
Которого все вокруг бьют!
Скажите, что вы не верблюд!
Тогда, может быть, не побьют?..
– Смирнов, не задевай моего художественного руководителя! – погрозил пальцем Аполлон. – Тем более, что ты же официально признанный великий, а у него весовая категория полной неизвестности.
Снова услышав слово «великий», Смирнов обмяк.
– Эх, ребятушки, я же добра хочу. А тут чем больше задницей трясёшь, тем меньше получаешь. Диалектика нашей жизни. Лучше послушайте, что я накатал про поэта Балеева!
– Опять! – буркнул Федя.
– Что опять? – подозрительно переспросил Ваня.
– Снова!
– Ну-ну! – сверкнул глазами поэт и, полуобняв Федю, выдал:
О ляжки юных баядерок
Ты трёшь свой жалкий недомерок.
Напрасен этот труд!
Купил бы лучше за пятёрку
На городском базаре тёрку —
Ведь старый хрен о тёрку трут!
– Нормально, дружище!.. На уровне… – смеясь, оценил директор.
Федя поглядел на него и вдруг тоже захохотал так, что Смирнов отшатнулся и в замешательстве пробурчал:
– Да не про меня это… Про Балеева… Я еще, слава богу…
Федя захохотал еще громче.
Всё в природе взаимосвязано, и все, хотят они этого или не хотят, друг на друга влияют. Видимо, поэтому после встречи с «великим» поэтом друзья настроились на живую литературную волну. В её закулисных традициях, перемыв косточки всем, кто так или иначе попался им на зуб, они уже в который раз слегка повздорили на предмет возможности реализации чего-либо не конъюнктурного. В результате Федя даже решил сам зайти в редакцию и удостовериться, что его рассказ будет напечатан.
Редакция сатирического журнала «Шмель» только что переехала в новое здание, где власть имущие поселили под микрофонно-жучковый контроль редакции почти все республиканские газеты и журналы. Как и в старом, они выделили этой, якобы самой свободной и объективной редакции, где заместителем главного редактора был большой друг КГБ, один из отсеков самого верхнего, двенадцатого этажа.
В вестибюле ещё пахло стройматериалами, и лифт работал с капризами. Где-то на уровне пятого этажа он встал, и дверцы не открылись. Это и помирило друзей. Вернее, не это, а присутствие в кабине ещё одного пассажира – худого истасканного мужчины неопределённого возраста с заумным лицом и ниспадающими до самых плеч патлами. Как только лифт встал, мужчина побледнел и бросился к створкам. Со страшной силой дёрнув их, он всунул нос в образовавшуюся щель.
– А-а!.. А-а!.. – жутко застонал мужчина.
Федя отшатнулся.
Аполлон же, наоборот, воспрянул и злорадно ощерился.
– Ты кто? – выкрикнул он. – Редактор?
– Ав… тор… – заплетающимся языком и задыхаясь, вышепнул мужчина и начал сползать на пол.
Аполлон замешкался. Но только на мгновение. В следующую же секунду он снова напружинился и, схватив мужчину за плечи, резким рывком развернул к себе. Глаза у автора были выпучены и кадык бегал вхолостую.
– Жми кнопку вызова! Это боязнь ограниченного пространства! Клаустрофобия! Сердце лопнет! – выкрикнул герой и, подняв буйную голову уже почти не реагирующего автора, начал хлестать его по щекам, выкрикивая: – Бездарь! Графоман! Шизофреник! Тупица! Маньяк! Фуфло! Тряпка! Дрянь!..
Пощёчины сыпались одна за другой, а кнопка вызова прыгала и опасно проваливалась.
Вдруг мужчина дёрнулся, и Федя приготовился к худшему.
Однако в кабине произошло не то, что можно было бы ожидать.
Раздался звериный рык.
Потом звуки борьбы.
– Мерзавцы! Подлецы! Конъюнктурщики! Продажные шкуры! Подонки! – выкрикивал уже не аполлоновский голос.
Федю садануло. Потом ещё раз…
– Держи его… Покалечится… – послышался сдавленный голос друга.
Оба вцепились в автора.
– Хр-р… – раздалось где-то сбоку, и створки лифта раскрылись.
В пролёте стояло человек шесть сотрудников одного из редакционных этажей.
– Отпускай! – крикнул Аполлон и, вытолкнув Федю, выскочил из кабины.
Мужчина остался один.
Шумно дыша, он сделал шаг из своего места заключения.
Сотрудники попятились.
Мужчина сделал ещё шаг.
Сотрудники начали комкаться…
Что было дальше, друзья не видели. Они бежали по лестнице вверх.
– Не только тебе дан дар врачевания! – радостно выкрикивал Аполлон в так бегу. – Нам беззубые нужны Салтыковы Щедрины!
– И такие Гоголи, чтобы нас не трогали! – подхватил Федя и остановился.
– Ты что? Ещё пять этажей!
– Да ну их! – махнул рукой гений и понёсся вниз, выкрикивая всё громче и радостнее: – Нам беззубые нужны Салтыковы-Щедрины! И такие Гоголи, чтобы нас не трогали! Нам беззубые нужны…
В вестибюль друзья выскочили под ручку.
Изумлённая вахтёрша оторвалась от вязания.
Перед ней, распевая под русскую плясовую вышеназванную фразу, танцевали два добрых молодца.
– Обгонорарились, стервецы, – наконец сообразила вязальщица и продолжила своё конкретно-полезное дело.
Эхо
Честные люди вспоминают прошлое так, как оно и было (или казалось, что вот только так!), а сволочи – так, как им это выгодно. Так вот, чтобы не попасть ненароком в разряд последних, автор вообще отказался от воспоминаний (ну там чуть-чуть кое-где!). И, думается, правильно сделал. В общем, пишу, как вижу. Сейчас! Сиюминутно! Сиюсекундно! Можно назвать это репортажем с места событий, можно дневником, а можно и ещё как позагвозистее, но суть от этого не изменится. А суть в том, что…
В прекрасном настроении друзья шли по весенним улицам центра Алма-Аты. Некоторое время разговор ещё продолжал виться вокруг притонов редакторского мира, но потом как-то сам собой перешёл к первотолчку сегодняшних дискуссий и событий – к Смирнову и к вероятности покупки им автомобиля.
