Уже когда всё было потушено и лишь сизые сигаретные дымки зевак возбуждали беспокойство сворачивающих шланги бойцов, Апполон и Федя, изрядно закопчённые, подошли к легковушке. Только теперь Федя заметил, что автомобиль, в котором они были доставлены к пожарищу – самоделка без номера и техталона.
Вокруг машины с тряпкой в руке суетился Бахыт. Он явно уворачивался от назойливого Смирнова, который покачивался рядом. По-видимому, к этому времени в кровь поэта начали поступать последние критические порции алкоголя, так как прямо на глазах с ним происходили характерные не только для его творческой личности метаморфозы. Сначала он сменил окраску – из нормального стал багрово-лиловым. Потом губы обметала отвратительного вида корка. И уже после этого послышалось первое «Пф!», сопровождаемое игривым пощёлкиванием и бормотанием.
– За что «Кота» зарезали, сволочи? – вдруг тихо, но очень внятно сказал он. – «Полкана» взяли, а «Кота»? «Кота» почему зарезали? Пф!.. Ну чем… Чем он хуже?
– Чего это он? – недоумённо спросил Федя.
– Очередной перевод сборника стихов для детей к изданию готовит, – ответил Аполлон, который пытался в последнее время пристроить с помощью Вани хоть что-то из Фединого фонда.
Только на днях он понял, что это абсолютно бесполезно и всё краснобайство поэта о его железных знакомствах с тем-то и с тем-то существует только для него самого.
– Ну, ладно, зверина! – зарычал вдруг Смирнов. – Сунься ты ко мне со своим «Одуванчиком»! Я тебе так его отделаю!..
– А это он про кого? – опять спросил Федя.
– Про конкурента, наверное, – усмехнулся Аполлон. – Эти члены Союзов только и делают, что жрут друг друга. Не в глаза, конечно. В глаза друг другу – сплошные дифирамбы и виляния задами.
– А как у меня лягушка квакает, а? – так же ни к кому не обращаясь, продолжил Смирнов. – «Дайте в луже умереть!» А про котика? "Выгнув спинку, словно мостик, он стоит, поднявши хвостик!". Классика!
После этого взрыва восторга из Смирнова посыпались сплошные «Пф!» и пощёлкивания, и он куда-то ушёл.
– Крепко на ногах стоит! – удивился гений.
– Ну, такие знают, чё почём, – вступил в разговор вынырнувший из-за машины Бахыт. – Аполлон Александрович, как договорились – машина на месяц ваша! Ремонтируйте её, делайте с ней что хотите, но чтобы номер и всё остальное к моему приезду были. Я сегодня уже тяпнул, так что вот ключи и доверенность. А я пойду вещички собирать. Ох и командировочка предстоит! Охота! Рыбалка! Девочки! "Были сборы недолги. От Кубани до Волги мы коней поднимали в поход…"
– На чёрта тебе эта консервная банка? Своих дел невпроворот, – сказал Федя, когда Бахыт прыгнул на проезжающий мимо автокар и укатил в недра завода.
– Нереализованная мечта юности! – хлопнул по капоту директор. – Покопаюсь… Тем более в такой оригинальной конструкции. А потом, разобьется наш физкультурник на ней при первой же скоростной нагрузке. А он, как-никак, зять Бахтубекова.
– А-а, – понимающе протянул Федя. – Кто же этот шедевр лепил?
– А кто их на вашем заводе лепил в своё время? Митрич!
– А что, техничный мужик. С искрой!
– Был! Спился! В этом шедевре его только на дизайн и хватило.
Что правда, то правда – дизайн был. Конечно, в одном боку самоделки ребрилась вмятина, а бампер вообще отсутствовал, но это было как-то мало заметно. Каким-то чудным образом даже дефекты гармонировали с летящими линиями автомобиля.
– Похоже, что болты плохо затянуты, – продолжал Аполлон. – Слышал, как дребезжало, когда мы сюда ехали?
– Не-а.
– Ну, ясно. Не до того было. О! Меня наши старейшины зовут акт подписывать. Ты, пока люди не разбежались, напомни им, что сегодня в клубе диспут. Там, кстати, и пощупаем их демократическую мышцу.
Федя направился к группе людей, складывающих заводские пожарные принадлежности, и вдруг чуть было не сшиб Смирнова. Только что не подняв ногу, тот брызгал на угол Дома культуры.
– Смирнов, тут же люди! – попробовал урезонить поэта гений.
– Где? Не вижу! – мрачно повёл очами действительный член Союза писателей. – Ты проходи-проходи, вундеркинд! Всё течёт – всё из меня!..
Цирк! Цирк! Цирк!
Вечером был диспут на тему «Свобода – право свободного выбора и личная ответственность!».
С большим трудом нашим героям удалось разрушить сразу заработавшую механику атмосферы собрания, но дальше этого дело не пошло. Практически у всех демократия была защёлкнута на мёртвые заржавелые предохранители. Одна молодёжь, по стечению обстоятельств немногочисленная, пыталась о чём-то кричать, но её забивали слишком зрелые безапелляционные голоса. Были даже такие, которые призывали к палочному счастью…
– Сильной руки на вас нет! – кричали они. – По струночке бы ходили!
– Ноль в ноль! – отвечала молодёжь.
Театр поэзии во главе с Ким тоже сидел в зале, но молчал всем своим составом.
– Эти только при шестидесяти процентах зашевелятся, – с досадой говорил Аполлон Феде, на что тот лишь лихорадочно отвечал:
– Но зато как!..
И как бы в подтверждение слов гения на сцену поднялся Розенцвайг.
– Подождите кричать, – сказал он в микрофон и поднял руку. – Уже бог знает когда умные люди на Востоке поняли, что всякое насилие противно природе. Так?
Театр поэзии согласно закивал.
– На каком Востоке? На среднем, дальнем или том, что поближе? – раздался из зала ядовитый выкрик доктора.
– Зря язвите, Наум Аркадьевич! – невозмутимо ответил Григорий Альфонсович. – На том самом, откуда всё пошло! Экс Ориэнто люкс! С Востока свет! Так вот, там же люди впервые и поняли, что на страхе счастья не построишь. А некоторые тут – Сталин, Сталин! Самая опасная эмоция для всего живого – это страх, страх и ещё раз страх. И тем более бесконечный и панический. Разве я не прав?
– Да прав-то прав, но при чём тут Восток? Тем более, что есть версия, что всё пошло из Африки, а не оттуда, – удивился доктор.
– Каждый сверчок должен знать свой шесток… – сдерживаясь, начал Григорий Альфонсович, но вдруг налился кровью и, давясь от распирающего возмущения, выкрикнул: – А вы, между прочим, уважаемый доктор, – Иуда Искариот! Вы продали свою нацию избранных мучеников и работаете на всякий безродный сброд! И этот ваш фашиствующий подонок… Он отщепенец, который морочит честным людям голову тем, что уедет, а сам наверняка является провокатором-кегебешником! Там, в лагерях, его и завербовали! Только такие и выживали там!
– Кто?.. Я?.. Меня?.. – взревел Абрам Моисеевич.
– Ты, продажная шкура! – вскочил Яков Шеевич. – Знаю я тебя! Сексот! Мне о тебе рассказывали!
– Ой, вей! Бей жидов – спасай евреев! – ещё громче взревел Абрам Моисеевич, и никто не успел и глазом моргнуть, как кандидат в эмигранты оказался около боксёра, где сразу же и получил…
