– Никто не должен заходить за ленту, – сказал он, – кроме меня, Оскара и Анны.
Стив, опиравшийся на палки, уставший, измученный болью после тяжелого путешествия по руинам, был поражен:
– Удивительно, что есть такое место, жемчужина всего участка, веками пребывавшее в первозданной чистоте! – Дождь поливал нас, но никто не обращал на него внимания. – При виде того, как зарос участок, сколько всего оказалось под землей, понимаешь, что шансов наткнуться на этот объект было очень мало. В метафизическом смысле нас привела сюда судьба.
Крис Фишер тоже был слегка ошарашен. «Я предполагал, что найду город, – сказал он мне позднее, – но ничего подобного не ожидал. Такой нетронутый объект – большая редкость. Это может быть ofrenda, то есть приношение, или тайник. Это сильное ритуальное действо, совершенное, чтобы изъять из обращения предметы роскоши».
Больше всего Криса впечатлила вырезанная в камне голова – по его словам, это мог быть портрет оборотня, человека-ягуара, шамана «в виде духа или в измененном состоянии сознания». На голове его, судя по всему, имелся шлем, и поэтому Фишер связал изображение еще и с игрой в мяч.
– Но это одни предположения, мы ничего не знаем наверняка.
Он подозревал, что многое находится под землей.
Как показали раскопки, так оно и было. В громадном тайнике нашлось около пятисот предметов, но еще более загадочным, чем размеры хранилища, был сам факт его существования. Такие ритуальные собрания артефактов, похоже, являются особенностью потерянных городов в древней Москитии (майяской и другим культурам они не свойственны), а значит, они могут дать ответ на вопрос, что отличает жителей Москитии от их соседей и определяет их место в истории. Зачем устраивали эти тайники? Почему их оставляли здесь? Хотя подобные тайники находили в Москитии и прежде, ни один не сохранился в первозданном виде, здесь же мы имели редкую возможность провести систематическое изучение и раскопки объекта. Раскрытие смысла этого подношения, как оказалось позднее, стало самым важным на сегодня достижением экспедиции, с последствиями, имеющими значение не только для Москитии. Но пройдет еще целый год, прежде чем мы осознаем масштаб нашей находки.
Несмотря на приподнятое настроение и возбужденное состояние, возвращение в лагерь вымотало нас физически: единственным способом спуститься с крутых холмов было почти неуправляемое скольжение вниз. Несмотря на беспокойство Вуди, речка вздулась несильно, и мы смогли перейти ее вброд. Дождь прекратился, небо стало проясняться. Мы надеялись, что вертолет скоро привезет оставшиеся припасы и снаряжение для лагеря, пока еще не полностью обустроенного. Нам нужны были пища и вода, генераторы для подзарядки ноутбуков и аккумуляторов для камеры, а также медицинская палатка и гостевая палатка для ученых, чье прибытие ожидалось в ближайшие дни.
Когда мы вернулись, Крис объявил, что собирается обследовать объекты, расположенные, согласно лидар-картам, за лагерем. Его энергия поражала. Мы направились за наш лагерь, прошли мимо стоянки солдат: те сооружали общее жилище, используя наш брезент и устилая листьями осклизлый пол. У них горел костер – понятия не имею, как они сумели его разжечь на таком дожде. Один солдат возвращался с охоты, неся на плече заднюю ногу оленя. Олень, как выяснилось позднее, оказался исчезающим видом, который водится в Центральной Америки, – большим мазамой
[52]. Неделю спустя командование приказало солдатам прекратить охоту – в лагерь стали доставлять военные пайки. Как рассказали солдаты, им понадобилось почти пять часов, чтобы дойти пешком до нашего лагеря от нижней посадочной площадки у слияния рек, хотя расстояние составляло всего три мили. Они шли по реке против течения – это было быстрее и безопаснее, чем прорубаться через джунгли.
За солдатским лагерем находился крутой склон – аномалия, которую хотел исследовать Крис. Мы забрались на вершину, спустились с другой стороны и оказались на плоской овальной площадке, окруженной чем-то вроде насыпных валов. Пространство было открытым, почти лишенным подлеска. Площадка напоминала плавательный бассейн с плоским дном и крутыми стенами. Небольшой проход в одной из сторон вел назад, к плоской местности, где мы разбили лагерь. С другой стороны по склону холма спускалась полоса, похожая на древнюю дорогу. Крис решил, что насыпи были стенками резервуара для сбора воды в сезон дождей: ее выпускали в сухой сезон, чтобы поливать растения на полях, где теперь расположился наш лагерь.
– Вся терраса, на которой мы находимся, видимо, была искусственно выровнена и использовалась в сельскохозяйственных целях, – сказал он.
В те времена часть террасы, вероятно, занимала роща какао-деревьев. Алисия Гонзалес нашла рядом с нашим лагерем несколько растений, которые, по ее предположению, были небольшими деревцами какао.
Темные тучи стали рассеиваться, и впервые за весь день в небе появились голубые просветы. Показалось молочно-белое солнце, пробивавшее лучами туманный полог. Час спустя мы услышали шум приближающегося вертолета, отчего вновь зазвучал неистовый хор ревунов. К нам прибыли подполковник Осегера и Вирхилио Паредес, глава Гондурасского института антропологии и истории. Подполковник отправился с инспекцией к солдатам, а Вирхилио забрался на нашу кухню и с интересом принялся слушать Стива и Криса, которые рассказали ему о тайнике. Время близилось к вечеру, идти на объект было поздновато, так что Вирхилио и подполковник решили остаться на ночь, а утром отправиться с нами на руины.
Я познакомился с Вирхилио в 2012 году, во время проведения лидар-съемок. Этот высокий вдумчивый человек, не получивший археологического образования, задавал осторожные вопросы и прилагал все усилия, чтобы как следует ознакомиться с особенностями проекта. Вирхилио свободно говорил по-английски. Он происходил из древнего сефардского
[53] рода Пардесов. Его предки покинули Иерусалим в XIX веке и обосновались в испанской Сеговии, где их фамилия испанизировалась, приняв форму «Паредес». При фашистском режиме Франко дед Вирхилио переселился из Испании в Гондурас. Его отец окончил медицинский институт в Гондурасе, стал биохимиком и предпринимателем, а теперь готовился уйти на пенсию и подумывал о репатриации в Израиль. Вирхилио воспитывался как католик, окончил американскую школу в Тегусигальпе, получил магистерскую степень в Лондонской школе экономики, жил в разных странах, от Германии до Тринидада и Тобаго, изучал их. На момент переворота 2009 года он работал в Министерстве культуры, и временный президент попросил его возглавить Гондурасский институт антропологии и истории. Это стало большой неожиданностью: в течение последних шестидесяти лет институт неизменно возглавляли ученые, но новая администрация желала видеть на этом месте менеджера. Некоторые археологи высказывали недовольство. «Ученые сражались с туристическим сектором, – рассказывал мне Вирхилио. – Если у вас есть золотая курица, то археологи не хотят, чтобы она несла золотые яйца, а туристические компании хотят зарезать курицу, чтобы сразу достать все яйца. Нужно найти нечто среднее».
