– Лялечка, ты не подскажешь мне фамилию той актрисы? – жалобно попросил он.
– Ты отморозишь себе гениталии, – сурово рявкнула его жена. – И окажешься несостоятелен как мужчина! Стой, Игорь, он сейчас вылезет…
Костик с покаянным видом зашлепал к берегу, видимо, последние слова Елены возымели действие. Едва он ступил на песок, как все бросились его растирать, а Игорь пытался натянуть на его мокрое тело свою куртку. Но она была отчаянно мала любителю весеннего купания.
С тумаками и причитаниями Константина погнали к дому. Поскользнувшись, он упал на крутом косогоре и вдруг блаженно рассмеялся:
– Вы не представляете, но я совершенно трезв!
– Еще бы! – возмутился Игорь. – В такой воде хоть кто протрезвеет! Ужас какой-то… Если б я сейчас в воде оказался, то точно умер бы от разрыва сердца. Елена, ты все-таки молодец, смогла найти нужные слова!
– Да уж! Его остановила только боязнь лишиться самого главного… – вдруг прыснула вдруг Лара. – Вот она, иерархия мужских ценностей!
– Игорь один его бы не вытащил, пришлось бы и нам, Лара, лезть в речку! – захихикала и Елена. – А потом тот деревенский житель, рыболов, вылавливал бы нас всех по очереди своей удочкой…
– Простите меня! – жалобно пропищал Костя. На теплом ветерке он порозовел, и стало ясно, что никакие хвори ему не грозят – столько здоровья было в его огромном теле.
– Константин, да ты у нас культурист!
– Тебе бы, Качалин, не в редакторы, а бодигардом, в охрану…
– Господи, бежим, надо ему срочно коньяка налить!
– А он остался, коньяк-то?
И все четверо с воплями, с гиканьем, с песнями стали карабкаться по косогору, потом побежали по дороге, и уже никто не сердился на Костю. Его нелепый поступок казался уже милой шалостью, всем хотелось заботиться о нем. Дома журналиста переодели, дружно растерли спиртом, закутали в какой-то немыслимый тулуп, который откопали среди старых вещей.
И тут у всех прорезался небывалый аппетит, а особенно у Кости, и они набросились на еду.
– Ну вот, – с удовлетворением произнесла Елена, производя ревизию того, что осталось. – А говорили – много взяли… Чем мужчин завтра кормить будем?
– В деревню пойдем! Там должен быть магазин…
Костя растопил большую русскую печь, но Игорю в доме не сиделось. В саду, на природе, ему казалось, намного приятнее прогуляться, чем сидеть в замкнутом пространстве. Он побродил по дорожкам – так, без всякой цели – и наткнулся на рисунок Елены в траве. Взял в руки кусок картона, стал вглядываться. «Все-таки это лист дуба. Только изъеденный по краям, прошлогодний, жухлый…» – решил он для себя и задумался. На земле среди редкой молодой травы и мелких камней лежал самый обычный прошлогодний лист, каких можно увидеть миллионы и миллиарды. Почему именно его нарисовала Елена, чем он ее привлек?
Игорь нашел неоткрытую бутылку пива, сел на крыльце и, держа рисунок в руках, пристально всматривался в него.
Елена появилась откуда-то сзади, тихо села рядом. Узкое бледное личико морщилось в улыбке, крылья острого горбатого носика смешно раздувались.
– Костя у печки греется, – объяснила она свое настроение. – Говорит, что плавание его очень взбодрило. Все бы ему взбадриваться… А ты что, мой рисунок нашел? Хочешь, забери…
– И не жалко? Я думал, художники очень трепетно, бережно относятся к своим творениям, пусть даже самым случайным…
– Ерунда какая.
– Я вот думаю – что все это значит…
– Рисунок? Да ничего. Я просто так рисовала, от нечего делать.
– А мне кажется, я понимаю.
– Интересно, интересно, – оживилась Елена. – И что же я там нарисовала?
Игорь еще раз взглянул в ее светло-голубые глаза – они были безмятежны и насмешливы. Никаких других чувств в них не наблюдалось.
– Ты нарисовала смерть, – тихо произнес он.
Елена вздрогнула, зрачки расширились, взгляд потемнел.
– Почему ты так думаешь? – осторожно спросила она.
– Мертвый лист посреди зеленой травы.
Елена передернула плечами, словно налетел холодный ветер.
– Может быть. Но тогда ты видишь лучше меня. Знаешь, я действительно нечто подобное имела в виду, когда рисовала, но этого страшного слова у меня в голове даже не вертелось. Я вообще боюсь всего такого…
– Тогда ты нарисовала жизнь. Вот эта молодая зеленая травка, только что пробившаяся из земли, она как раз и символизирует победу жизненных сил, – нарочито менторским тоном, пародируя экскурсовода во время похода по музею, произнес Игорь.
– «И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть…» Не об этом ли ты?
– Резюмируем: ты изобразила вечное движение, жизнь в ее развитии, борьбу и единство противоположностей…
– Хватит, хватит, а то я сейчас возгоржусь!
– Нет, правда, Елена, – улыбаясь, ласково поинтересовался Игорь, – неужели ты и вправду не знаешь, что хочешь выразить своим рисунком?
– Да, так бывает. Потом, – позже, не сразу – до меня доходит. А иногда мне кто-нибудь объясняет смысл того, что получилось. Вот как ты сейчас…
– Почему так? Ведь творец, приступая к замыслу, должен четко представлять…
– Потому что чувство иногда идет впереди мысли, – перебила его Елена. – Это не только художников касается, а и всех прочих людей. Вот ты… У тебя душа и мозги всегда в ладу?
– Нет, – легко сознался Игорь. – Лара говорит, что я сам не знаю, чего хочу. Ей довольно часто приходится решать за меня.
– А на работе?
– О, там другое дело! Там душа не нужна, всякие сантименты даже вредны. Бухгалтерия в чистом виде.
– А я творю душой… – вздохнула Елена, не печально, не радостно, а как-то отрешенно взмахнув ресницами, и в первый раз Игорь подумал, что она, наверное, очень славное существо, только характер у нее какой-то… изломанный, что ли.
Холодный дом постепенно наполнялся теплом. Костя, румяный, с блестящими, как зеркала, глазами, сидел у печки и маленькими глотками прихлебывал коньяк.
Лара расположилась рядом, усевшись на низенькой скамеечке, и листала старый альбом.
– Вот это как раз мой дедушка на какой-то там профсоюзной конференции. А вот бабка на теплоходе «Русь». Ничего старушка?
– Хороша… В молодости все хороши. А где же ты, Костя?
– Листай, листай дальше, тут все по порядку!
Лара уже давным-давно привыкла, что все восхищаются ею. Она знала, что и Костя не является исключением, недаром сегодняшним утром он чуть не поцеловал ее. Грех небольшой, но… постепенно смутное недовольство стало накатывать на нее.
– Вот это, кажется, ты, да?
