И это оказалось не страшно, только муторно и чуточку противно. Неклюд Палюля лежал на жестяной столешнице и выглядел примерно так же, как я его видела в последний раз. За исключением того, что был мертв и вообще походил более на головешку. Некогда яркая его рубаха горелыми лохмотьями прикрывала грудь.
— Попович, к стене, — скомандовал шеф, надевая черные перчатки тонкой кожи. — Ваня, голыми руками не хватай.
Зорин тоже взял перчатки из ящика, стоящего у стены.
— Начали? — Он забормотал что-то, привычно запахло скошенной травой и молоком, Зорин замолчал, лишь ритмично покачиваясь из стороны в сторону.
— Почему он до костей не сгорел? — Я перфектно боролась с тошнотой.
— Твоя хозяйка, Гелюшка, его не до смерти пришибла, — оторвался от волшбы Зорин. — Он успел на нижний этаж доползти, а там на него ванна упала, вот и сохранился.
— Вы мешаете, Попович, — шикнул на меня Крестовский.
— Прошу прощения. А где многоглазие, о котором тетя Луша говорила? Две глазные впадины у него, я точно вижу! А вот никаких хелицер что-то не примечаю.
— Потому что после неклюдовой смерти, Попович, — шеф явно терял терпение, доставая из-за обшлага тонкий плоский нож, я только надеялась, что не по мою душу, — его внутренний зверь предпочитает затаиться, прежде чем и самому умереть. Если я когда-нибудь в порыве ревности пришибу вашего Бесника, вы сможете в этом убедиться.
Про ревность я не поняла, но спросила о другом:
— А разве «печатью отвержения» того зверя не изгоняют?
— Запирают, а душу изгнанника вручают темным силам. То, что сидело в этом неклюде, — тот самый его внутренний зверь, только трансформированный под действием…
Лохмотья на груди неклюда разошлись в стороны, обнажив торс, поросший редкими седыми волосами. Точно по центру грудины я увидела клеймо — десятиногого паука, заключенного в круг. Кожа, и без того обезображенная ожогом клейма, там, где обозначалось паучье брюхо, была повреждена, наружу из-под нее торчала длинная, пядей четырех, суставчатая лапа с острым когтем на конце. Лапа шевелилась, именно ее движение заставило распахнуться одежду покойника. Крестовский подскочил к столу, занося нож. Я опрометью выскочила из комнаты, решив, что перестану бояться покойников как-нибудь в другой раз, и вернулась в кабинет к диванчику и графину с водой.
Чардеев не было почти час. Я успела даже немного соскучиться и пару раз так и эдак прикинуть, куда Ляля могла оттранспортировать моего бывшего будущего жениха. Думаю, если мы это дело в ближайшее время не раскроем, Мамаева, да и вообще всех чардеев приказных, и без матримониального скандала в классе понизят по самое не балуй. По всему выходило, что увезла недалеко, но даже этого «недалеко» хватит месяца на два, при условии, что уже сейчас весь чародейский приказ примется прочесывать дом за домом.
— Это наш прокол, Ванечка, и единственное, что мы можем сделать сейчас, — это бросить все силы на поиски Эльдара, — говорил Крестовский, заходя в кабинет. — Отправляйся немедленно к дому Петухова, сними там секрет, я останусь в приказе для координации действий.
— Чего ждать будем? — деловито спросила я.
— У моря погоды, — неприветливо ответил шеф, было заметно, что он выжат до капли, даже, кажется, цвет волос потускнел. — Вы, Попович, вообще спать отправляетесь, чтоб с утра исполнять свои обязанности с должным тщанием.
Чардей успели и умыться, Ванечка вытирал руки носовым платком.
— Боюсь, господин обер-полицмейстер нам по своему разумению действовать не позволит. Такие шансы упускать не в его правилах.
— Несколько дней я нам выиграть смогу. — Крестовский быстро сел за стол, пододвинул к себе лист бумаги и что-то на нем застрочил. — Как снимешь секрет, отправляйся, будь любезен, в тайное присутствие, передай депешу…
Шеф быстро взглянул в мою сторону, потом махнул рукой:
— Тебе нужно передать его лично господину канцлеру, он часто по ночам работает, так что наверняка и сейчас еще в своем кабинете.
— Будет исполнено. — Зорин засунул в карман трубочку послания.
— Я не хочу спать. — Мой осторожный писк отвлек начальство, которое уже успело развернуть на столе карту Мокошь-града и теперь закрепляло ее, ставя по углам пресс-папье, чернильный прибор и два револьвера.
— Тогда отправляйтесь оправдательную бумагу для своей хозяйки составлять. — Шеф явно не желал отвлекаться. — Исполняйте.
И я пошла исполнять и закончила задание часам к пяти утра. И хорошо, что закончила, потому что, когда я спустилась вниз, дабы подышать свежим рассветным воздухом и размять ноги, на ступеньках приказа уже, чинно сложив руки на коленях, восседала тетя Луша. Неподалеку отирался Гришка с каким-то свертком наперевес.
— Гелюшка! — Хозяйка поднялась, шурша крахмальными юбками, по всему, готовилась она к визиту еще с ночи. — Как ты, родимая?
— Перфектно. — Я зевнула в ладошку и улыбнулась. — Шеф документ для вас уже подписал, погодите минуточку.
Пробежавшись туда и обратно по лестнице, я неплохо размяла ноги и даже ощутила здоровый голод. Лукерья Павловна внимательно прочла бумагу — шедевр моего личного самописного искусства — и спрятала ее на груди.
— Спасибо тебе, Гелюшка. Век твоей доброты не забуду, каждое воскресенье свечку ставить буду за здравие да за развитие твоей сыскарской карьеры.
— Благодарю. — Я прижала руки к груди. — Где же вы жить будете, пока «Гортензию» отстроят?
— Была б забота эти руины отстраивать. В деревню с Гришкой уедем, там у меня давно домик дожидается, сруб добротный, да амбары при нем, да стойла, да курятник. Живность заведу, огород. Я же стара уже, Гелюшка, пора мне о спокойной жизни подумать.
— Так вы и Гришку с собой заберете?
— А куда ему? Сирота у нас Гришка, а я — сухоцвет бездетный. Уж воспитаю мальца, как смогу.
Упомянутый Гришка приблизился к нам, поздоровался.
— Тут теть Луша тебе гостинец принесла. — Он протянул мне сверток. — Всю ночь с нитками-иголками промаялась, так что прими, ваш бродь, не побрезгуй.
— И вот это вот. — В свободную руку мне ткнулся еще один пакет, поменьше да поувесистей, уже от Лукерьи Павловны. — Я тебе тут покушать собрала.
— Спасибо.
— Ты мне за проживание вперед заплатила…
— Возвращать не нужно, — покачала я головой. — Вы же не виноваты, что я до положенного срока у вас не дожила.
Мы попрощались, обнявшись, я даже всплакнула чуточку от подступившей сентиментальности.
— Сундук-то твой, — всплеснула руками женщина, когда объятия закончились. — Я его у Петровны оставила, у соседки.
— Заберу с оказией.
— Только денег ей за услугу не давай, — велела тетя Луша. — Уплочено ей за сохранение да и сверх того. А прибедняться будет — не верь, скажи, разбойный приказ на нее натравишь за скупку краденого.
