— Ты документы на куртизанку Машу из госпиталя вытребовал? Юлик, не спи! О чем задумался?
— Стребовал, — Брют действительно будто очнулся ото сна, — и уже в камине сжег от греха. Чего ты вообще в этот госпиталь поехала? Не могла извернуться? Там же тайных было много, надо было с ними уходить. Я же тебя еле разыскал.
— Мне было интересно. — Женщина пожала плечами и перекинула на спину каскад иссиня-черных блестящих волос. — С людьми пообщалась, с господином Мамаевым дружбу свела. Еды смешной попробовала. Юлик, почему у тебя не подают… кашу? Это вкусно.
— Что-то любопытное разузнала?
— Ничего. — Сикера прошлась по комнате, тронула безделушки на каминной полке. — С рыжим париком была дурацкая идея.
— Семушка любит рыжих.
— Не всех, как видишь.
— Просто фитюлька его раньше успела. Я же сослепу и не признал, что это не ты, а какая-то другая девушка в нумера явилась.
— Его фитюлька, как ты изволил выразиться, на самом деле — тонкая штучка. Я слышала, как и что она говорит, можно сказать, я ее в деле видела.
Брют фыркнул.
— Что такое? — Сикера подняла голову.
— Ты могла эту Сашеньку Петухову к праотцам за долю секунды отправить, а вместо этого сидела в уборной и «смотрела в деле» на Еву Попович?
— Да? Ну пришиби я эту истеричку, как бы ты Еськова подсидел? Кому бы мы лавры раскрытия преступления отдать смогли? А так — чародейский сыск справился, тайный сыск арестантку принял, все шито-крыто. И, кстати, она не Ева, Попович твоя. Она Геля. Ее еще третий, здоровый такой, Гелюшка все называет.
— Зорин, — опознал канцлер описание. — Кстати, тоже сильный маг, да и мужчина хоть куда.
— Нет, Юлик, мы, нави, коней на переправе не меняем. Я выбрала Семена, и мне нужен именно он. Знаешь, пора тебе меня из тени вывести. Когда там у нас навское посольство уезжает?
— В следующем месяце.
— Ну, значит, в следующем месяце появится в Мокошь-граде богатая вдовушка, салон у себя заведет, начнет в свет выходить.
— Документы я для тебя подготовлю.
— Потом должно какое-то страшное преступление приключиться, чтоб чародейский сыск его в работу взял. Только бескровное, на фоне убийств романтические чувства плохо расцветают. О, придумала! У меня похитят некий старинный амулет, а Крестовский должен будет его разыскать.
Сикера засобиралась уходить, бормоча под нос, планируя новое развлечение.
— Погоди, — остановил ее Брют. — Я слышал в Сенате сегодня, из-за падения Еськова Шаляпин в силу входит.
— Не бери в голову, — отмахнулась женщина. — Шаляпин больной насквозь, лекаря про то не знают, но рак у него в груди сидит, внутренности клешнями режет, полгода ему осталось, да и то последние пару месяцев не до Сената ему будет, уж поверь.
Сикера покинула комнату, а успокоенный канцлер лег на постель и предался размышлениям. Как только его змеюка очарует Крестовского, чародейский приказ можно расформировывать, тайного и разбойного для поддержания порядка в столице вполне достаточно. Приказных он по разным ведомствам разошлет, а Гелю Попович — к себе, в тайный, или вообще в личные помощники. Каждый день будет на ее рыжие кудри любоваться. У Юлия Францевича даже под ложечкой засосало от предвкушения. За свою долгую и вполне почтенную жизнь господин канцлер влюблялся раз несколько… несколько десятков. Но запоздалая его неожиданная, какая-то осенняя страсть к рыжеволосому коллежскому… ах нет — надворному советнику подстерегла внезапно. В чине ее повышу, хотя куда уж выше, жалованье побольше предложу. С рук есть будет, она же служака, по всему видно — жадна до чинов.
За этими размышлениями господин канцлер заснул чистым сном младенца, за стеной строила планы коварная Сикера, где-то происходили преступления, кто-то их раскрывал, Геля наконец гуляла со своим Крестовским. Жизнь продолжалась.
Я спустилась по ступенькам приказа. Раскрыла над головой плотный зонт, аксессуар, необходимый для любого жителя столицы, и засеменила по набережной, огибая уже совсем осенние угрюмые лужи. Мне было грустно и одиноко. За отворотом форменного сюртука во внутреннем карманчике лежало письмо к маменьке, которое я намеревалась, зайдя по дороге на почтамт и наклеив дорогую гнумскую марку, ей отправить. С реки дул ветер, зонт вырывало из рук, я все вертела им, пытаясь не выпустить, чертыхалась плохими словами. Мне заступил дорогу какой-то прохожий, я махнула на него зонтом.
— Все воюете, Попович, — сказал прохожий голосом Крестовского, и промозглый мокошь-градский вечер вдруг стал прекрасным. Нет, ветер никуда не делся, вкупе с дождем, но я просто перестала его замечать, тем более что шеф пристроился сбоку, прикрывая меня от порывов, и отобрал зонт.
— Позвольте, я вас до дома провожу.
Начальство выглядело слегка потрепанным, будто недавно сражалось с опасными тварями в затянутых паутиной подвалах, но в свободной от моего зонта руке несло букет бледно-розовых лилий. У нас теперь после драк в подвалах букеты победителям вручают?
— Я теперь на Цветочной улице живу, за мостом, путь неблизкий, — честно предупредила я его высокородие, ах нет, простите — его превосходительство, Крестовского, как и меня, повысили в классе до действительного статского советника, соответственно, изменилось и официальное обращение.
Теперь его высокородием стал Зорин, чиновник пятого класса. Мамаева единственного из нас не наградили, рассудив, что десять часов лежания в паутине того не стоят, да и грешки его на любовном фронте припомнили. А это же получается, мы с Эльдаром Давидовичем в классе сравнялись?
Пока я думала приятные чиновничьи мысли, шеф, каким-то образом переложив и зонт, и букет в одну руку, другой приобнял меня за плечи, прижав к себе. Сразу стало теплее, по жилам будто разлилось расплавленное золото.
Дорога заняла минут сорок, и все это время мы молчали. Я, просто боясь спугнуть неожиданную ласку, а он — бог весть. Многое бы я отдала, чтоб узнать, какие думы в его львиной голове обитают.
У калитки я разочарованно отстранилась и забрала зонт. Шеф со своим букетом просто молча смотрел на меня. Что делать? Отдать ему зонт? Ему же, наверное, до дома отсюда далеко, — я так и не узнала, где Семен Аристархович обитает… Или не отдавать? С утра вымокну, пока до приказа доберусь. Эх, надо еще один зонт прикупить, для таких вот форс-мажорных случаев.
Шеф пошатнулся. Я испугалась:
— Что с вами? Опять лихорадка? Пойдемте ко мне, я вас чаем напою…
Я подхватила начальство под руку и потащила к калитке. Задвижка заедала, я вечно с ней мучаюсь, но Семен Аристархович как-то по-особенному приподнял створку и калитка послушно открылась. Мы прошли по садовой дорожке, выложенной изразцовой плиткой, поднялись на веранду, я распахнула дверь.
— Вы так доверчивы, — пробормотал Крестовский, входя в мое жилище.
