– Я только вызову ее, – сказал Никита, – а объясняться должен ты.
Не откладывая в долгий ящик, на следующий день поехали к ней, купив букет роз – сто штук, она вышла к Никите, а ее подхватил под руку муж.
– Пусти сейчас же! – вырывалась Ляля.
– Я приехал просить прощения, – не отпускал Герман. – Неужели даже выслушать не захочешь? Я же люблю тебя, одну тебя.
– Пусти, никуда не убегу.
Они шли по аллее, засыпанной желто-оранжевой листвой, прихваченной первыми морозцами. А ясное, чистое небо над головой обещало идиллию, ведь все проходит – плохое и хорошее, пройдет и осень, лишь бы не в одиночестве.
– Одной любви недостаточно, – сказала Ляля. – Я не хочу, чтобы меня так гнусно и грязно обманывали…
– Не буду! Клянусь! Я понял, осознал…
– Конечно, не будешь, потому что я тебя отпустила. Как здорово устроился: дома жена с детьми, а он… Герман, катись к черту, если не понимаешь человеческого языка.
– Ляля, ну… ну бес попутал! Прости! Ляля, я не могу без тебя.
– На седьмом году тебя бес путает? Так все претензии к бесу, а я при чем?
– Ну, хоть ради детей…
– Ни один мужик не будет жить с женщиной ради кого бы то ни было, только ради себя. И я ушла от тебя ради себя. Горько признать, что любила ничтожество, чванливое и похотливое животное, так что иди к своей выдре и женись на ней. Разные у нас дороги, Герман. За цветы спасибо, люблю розы.
Она забрала букет и побежала по направлению к дому. Никита по фигуре Германа определил: облом, он ударил кулаком в руль, не сильно, от досады. Когда друг упал рядом на сиденье – надутый и чернее тучи, завел мотор и поехал по улице без цели, просто кататься, пока не успокоится Герман.
– Я потерял Ляльку навсегда, – уныло выговорил Герман. – Думал, есть и есть, куда она денется? А делась и назад не хочет. Но я теперь без нее понял, что мне никто не нужен, как же быть?
– Не раскисать, – дал совет Никита. – Проштрафился, доказывай, что осознал, любовь свою доказывай. Не знаю чем, наверное, есть у человечества запас приемов. Год, два доказывай, может быть, и сломишь Ляльку.
Герман нахохлился, сейчас он не походил на главу крупной фирмы, а всего-то на обездоленного, жалкого человека, который не привык к оскалам судьбы.
– Давай заедем в кабак и посидим? – предложил Никита. – Где перепелок готовят, а?
Поскольку Герман не согласился, но и не отказался, Никита решение взял на себя и крутанул руль.
– Анька, тварь, прошлась по нам как катком, – с болью и горечью бросил Герман. – Встречу суку, совершу преступление. Поймают ее когда-нибудь, как думаешь?
– Поймают. Больших бабок у нее нет, чтобы обосноваться за границей, да и на пластическую операцию не наскребет. Так что на свободе погуляет недолго.
– Спасибо, от сердца отлегло. Я сыщика найму, пусть Аньку по всей стране ищет.
И так настроение паршивое, а тут еще Алику в ресторане встретили, ну, вовремя – ничего не скажешь. Никиту перекосило, он отвернулся, Герман его поддержал:
– Правильно, не смотри в ее сторону… Дура, как и я дурак, кого потеряла! А знаешь, я бы на твоем месте подошел к ней, поговорил…
– Зачем? – поднял брови Никита.
– Чтобы определиться: нужна она тебе или нет. А то будет в голове витать, мол, была, не удержал, сам прогнал… Иди, я подожду, все равно перепелок готовят, время есть.
Никита выпил коньяка и с веселой улыбкой к ее столу подошел, она с подругами отмечала какое-то торжество:
– Привет, Алика.
– А! Никита! – Обрадовалась искренне, глаза засветились. – Садись. У нас девичник, я скоро выхожу замуж…
– Да? Поздравляю, рад за тебя.
– А как твой ребенок? Слышала, его мать посадили?
– Пока только задержали, идет следствие, а ребенок живет у родителей, ты же помнишь их? Им бы только заботиться о ком-то, пичкать кашей, воспитывать.
– Ты доволен?
Никита прищурился, он пытался отыскать в ней то, что когда-то завораживало, кружило голову, а сейчас не находило отклика внутри. Правда, пусто. Видимо, мираж рассеялся, история с младенцем расставила все по местам, не дала совершить ошибку.
– Я доволен, – сказал он с радостью, поднимаясь. – Рад был встрече, извини, мне к Герману надо, дела.
На середине зала Алика догнала его, схватила за руку и с решимостью, на какую способны отчаянные женщины, выпалила:
– Никита, если хочешь, я вернусь.
Как оказался прав Герман, этой встречи не хватало ему, чтобы окончательно определиться. Иногда он сожалел о том дне, когда она ушла, а сейчас увидел, поговорил и – отпало, как ненужный отросток.
– Не стоит, – сказал он, мягко высвобождая руку. – У тебя жених, у меня женщина, но она станет мне женой, потому что любит меня и верит мне. Это важно: верить. Она не бросила меня в страшной ситуации, знаешь, я в ней уверен. Будь счастлива.
М-да, счастье слезами вылилось на щеки, подружки не пришли в шок, ведь невесты должны плакать, тогда семейная жизнь будет сладкой – так бабки старые говорят.
Он позвонил в дверь, открыла пожилая женщина возраста его матери, Никита ей цветы сунул через порог:
– Это вам, здравствуйте. Где Сима?
– Проходите, – настороженно отступила мама. – Сима!
– Кто там? – Появился солидный дядька, видимо, папа, в роговых очках и с большим животом.
– Это к Симе… – объяснила мать. – Вас как зовут? Сима!
– Никита. (Наконец появилась Серафима, уже без гипса.) Сима, это я, приехал за тобой.
Мама, кажется, немного глуповатая, взяла строгий тон, и, если бы не знать, что дочери двадцать шесть, можно было бы подумать, будто речь идет о десятилетней девочке:
– Но уже поздно! Девять часов. Простите, не время для гуляний…
– Мама! – прервала ее дочь.
– Ну хорошо, – поджала губы та. – Только недолго, мы же волнуемся, сейчас столько жутких ребят. Никита, когда вы ее домой привезете?
– Никогда, – пообещал он. – Я насовсем ее забираю. Сима, одевайся, ничего лишнего не бери, за вещами в выходной приедем.
Она простила долгое молчание, то, что он ни разу не позвонил, свои слезы и переживания – глупо становиться в позу обиженной. Собравшись, Серафима чмокнула отца с матерью в щеки и, не раздумывая, переступила порог.
Дверь захлопнулась, отчего мама вздрогнула, растерянно посмотрев на мужа, присела на пуфик, всплакнула:
– Я долго лечилась, она стоила нам нервов и здоровья, а приходит какой-то… Пришел первый раз в дом и: «Я насовсем ее забираю». О нас кто-нибудь подумал?
– Ей сейчас хорошо, не до нас, – буркнул отец.
