Мои самые крупные и ценные вещи хранились, как я говорила, у Фаберже, но после переворота он попросил меня взять их к себе, так как он опасался обыска и конфискации драгоценностей у него в сейфах, что в действительности вскоре и произошло. Эти драгоценности вместе с вынесенными мною лично из дома я уложила в особый ящик установленного размера и сдала на хранение в Казенную ссудную казну на Фонтанке, № 74, и сама дала им оценку, умышленно уменьшив ее в сравнении с действительной их стоимостью, чтобы не платить крупную сумму за их хранение. Мне было тяжело в материальном отношении, и платить много я не могла. Директор Ссудной казны был крайне удивлен такой низкой оценке. “Ведь их тут на несколько миллионов”, – заметил он мне, когда я сдавала свои вещи. Я сохранила бумагу от Ссудной казны, по которой вынуть ящики кроме меня лично могла еще только моя сестра Юлия».
Теперь нужно было думать, как жить дальше. Опасаясь, что если найдут ее, найдут и сына, Матильда Феликсовна скрывала место своего пребывания даже от близких друзей. Тем не менее, в один из первых дней ее вынужденного скитания ее нашел только что назначенный комендантом Петропавловской крепости ее поклонник офицер Берс, он предложил ей и сыну пару комнат в крепости и полную охрану, от чего она, разумеется, тут же отказалась. Скрываясь у друзей в городе, она могла, по крайней мере, надеяться улизнуть в последний момент по черной лестнице, тогда как в крепости они бы оказались в ловушке.
В то время у власти находился Керенский, Кшесинская припомнила, что знакома с адвокатом Н.П. Карабчевским
[185], который знает Александра Федоровича лично. Когда-то после одного из ее представлений этот самый Карабчевский пал перед балериной на колени произнеся: «Убейте кого-нибудь, я буду вас защищать, и вас оправдают». Что же, она, конечно же, никого не убила, но советчик и друг ей был нужен как никогда прежде.
Но услышав по телефону фамилию Кшесинская, адвокат моментально отрекся от данного обещания, вяло сообщив, что за Матильду Кшесинскую он заступаться не станет, так как в свете последних событий считает это неудобным для себя.
Кшесинская повесила трубку. Впрочем, на счастье нашей героини, мир вокруг нее состоял не из одних только Карабчевских, и вскоре ее нашел издатель журнала «Столица и усадьба» Владимир Пименович Крымов
[186], который лично поехал к Керенскому просить за знаменитую балерину. Потом, как будто бы ниоткуда, появился только что назначенный Временным правительством генерал-губернатором Финляндии Михаил Александрович Стахович
[187], который также был готов оказать помощь. В частности – вывезти ее с сыном за границу. Еще один друг Викторов согласился посетить квартиру Юрьева и забрать саквояж с драгоценностями. Викторов был одет в военную форму, встретив недалеко от дома Юрьева незнакомого солдата попросил его помочь донести саквояж. Расчет был точен: на улице могли бы задержать барыню с поклажей, офицера, но только не простого солдата.
Получив таким образом хоть что-то, Кшесинская расхрабрилась и посетила Таврический дворец, где рассчитывала переговорить относительно освобождения ее дома «от захватчиков». Сама она опасалась возвращаться туда, даже если бы ей это позволили, понимая, что если вдруг станут искать сына Андрея, скорее всего, первым делом сунутся в ее особняк.
Матильда Кшесинская в одной из комнат своего особняка на Кронверкском проспекте с фоксом Джиби и козочкой, принимавших участие в балете «Эмеральда». Санкт-Петербург. Фотограф – Яков Штейнберг. 1913 г.
Когда же ей разрешили пройти в дом, она была подавлена картиной открывшегося ей разрушения: «Когда я вошла в свой дом, то меня сразу объял ужас, во что его успели превратить: чудная мраморная лестница, ведшая к вестибюлю и покрытая красным ковром, была завалена книгами, среди которых копошились какие-то женщины. Когда я стала подыматься, эти женщины накинулись на меня, что я хожу по их книгам. Я не выдержала и, возмущенная, сказала им в ответ, что я в своем доме могу ходить как хочу. Меня ввели в нижний кабинет, и тот человек, который меня сопровождал из Таврического дворца, любезно предложил мне сесть на то кресло, на котором я обыкновенно любила сидеть. Среди находившихся тут солдат один был очень приличный. Когда мой проводник его спросил, почему они так задерживаются в моем доме, то вместо ответа он показал на угловое окно, из которого хорошо был виден Троицкий мост и набережная, и дал нам понять, что им это важно. Я тогда поняла, что это были, очевидно, большевики, и что они готовились к новому перевороту. Они хотели удержать за собою удобное место для наблюдения за мостом и для возможного его обстрела. Мой проводник предложил мне позвонить к себе домой по телефону, чтобы предупредить моих, где я сейчас нахожусь. Я вызвала квартиру брата и говорила с Вовой, стараясь его успокоить тем, что вокруг меня хорошие люди, и что все благополучно. Мне предложили потом подняться в мою спальню, но это было просто ужасно, что я увидела: чудный ковер, специально мною заказанный в Париже, весь был залит чернилами, вся мебель была вынесена в нижний этаж, из чудного шкапа была вырвана с петлями дверь, все полки вынуты, и там стояли ружья, я поспешила выйти, слишком тяжело было смотреть на это варварство. В моей уборной ванна-бассейн была наполнена окурками. В это время ко мне подошел студент Агабабов, который первым занял мой дом и жил с тех пор в нем. Он предложил мне как ни в чем не бывало переехать обратно и жить с ними и сказал, что они уступят мне комнаты сына. Я ничего не ответила, это уже было верхом нахальства… Внизу, в зале, картина была не менее отвратительна: рояль Бехштейна красного дерева был почему-то втиснут в зимний сад, между двумя колоннами, которые, конечно, были сильно этим повреждены».
С какой любовью она строила этот дом, как продумывала мельчайшие подробности украшений, подбирала обстановку, привозила из-за границы редкие вещи, а теперь ее дом был поруган, унижен, разорен…
Прожив три недели у брата и прекрасно понимая, что страшно стесняют его, Кшесинская с сыном начинают кочевую жизнь по квартирам друзей. Здесь приютили на три дня, тут на неделю.
Наконец забрезжил хотя бы слабый свет: журналист Семен Николаевич Рогов был мобилизован во время войны, числился в запасном батальоне Лейб-гвардии Кексгольмского полка. Явившись к Кшесинской, он предложил ей выступить в театре Консерватории на спектакле, который устраивается солдатами его полка.
Матильда Феликсовна пришла в ужас от подобной идеи – ее ведь тут же арестуют! На что Рогов возразил: никто не арестует артистку, согласившуюся выступать перед публикой добровольно. С другой стороны, сделав, как он просит, Кшесинская сразу же выйдет из подполья и сможет открыто появляться на улице.
