Уложив Айседору на постель и вызвав к ней врача, Мэри торжественно внесла в комнату заранее приготовленную и изящно убранную белым атласом с цветами из шелка и крепдешина цветами колыбель.
Дункан задыхалась от жары, и ей то и дело смачивали уксусом виски и растирали шею и руки.
«Как ты думаешь, Дердре или Патрик? Патрик или Дердре?» – поминутно спрашивала подругу Айседора, а Мэри только улыбалась в ответ.
За окном гремели барабаны, звенели солдатские песни, слышалась громовая поступь подбитых гвоздями ботинок.
Наконец ребенок появился на свет, это был мальчик! Здоровенький карапуз. Мечта сбылась, Патрик первым вернулся к своей маме, и теперь ей уже не страшна ни война, ни любые другие катаклизмы. На долгое время повисший на стороне безысходного горя, маятник судьбы Айседоры Дункан ворвался в полосу неистового счастья, которое длилось чуть больше получаса. Новорожденный умер на руках своей еще не успевшей отойти от родов матери.
В один миг с вершины счастья Айседора грохнулась в омут невероятной, не испытанной доселе боли. Она снова переживала смерти Дердре и Патрика. Все было кончено, и Мэри вынесла из комнаты белую колыбельку, в которой ни разу так и не заснул сын Айседоры.
Айседоре казалось, что она умирает, долгое время врачу не удавалось прекратить кровотечение, кроме того, она то и дело обливалась теплым молоком, запах которого казался тошнотворным. Несмотря на москитные сетки на окнах, мухи так и липли к ее мокрому от пота и слез лицу. За окном рыдали женщины, били барабаны и чеканили шаг солдаты. Заламывая руки, Мэри решала вопрос, удастся ли уложить Дункан на носилки и в таком виде вывезти из Парижа. 3 августа Германия объявила войну Франции, 6-го Австро-Венгрия объявила войну России, а Айседора согласилась отдать школу в Бельвю под госпиталь для раненых, которых начали привозить с фронта. Так что очень быстро дом, некогда полный детских голосов, игр и веселья, превратился в мрачное место боли, печали и смертей.
Понимая, что здесь ее уже ничего не держит, Айседора договорилась с Мэри поехать на море в Дорвиль. Но едва больную кое-как уложили на заднее сидение автомобиля, дорогу им преградила колонна зеленых парижских такси, битком набитых людьми в военной форме. Оказалось, что генерал Галлиени отдал приказ срочно перекинуть на фронт пехотную бригаду, а за отсутствием соответствующего транспорта для перевозки солдат использовал парижские такси. Незабываемое зрелище!
Устроившись в гостинице, Айседора вдруг снова почувствовала себя плохо и попросила Мэри вызвать к ней врача из ближайшего госпиталя. В результате прождала целый день, но тот так и не явился, видимо, считая, что во время войны есть более важные дела, чем послеродовая депрессия.
В сентябре война не закончилась, школа продолжала работать на новом месте, Дункан же не могла найти для себя достойного дела. Нужно было как-то помешать войне, но что могла сделать танцовщица? Она могла выступать с протестами, агитировать против войны. И делать это следовало не во Франции, французам война была и так ненавистна. Поэтому произносить страстные речи, формировать общественное мнение она должна не в Европе, а в Америке.
В Нью-Йорке Парис снял огромное ателье на 4-ой авеню, там теперь располагалась школа. Здесь Айседора снова начнет выступать на сцене, бежавшая от ужасов войны, она, вместо того, чтобы забыть обо всем, станет призывать Америку опомниться и обратить наконец взор на истекающую кровью Францию. В конце одного из своих выступлений в «Метрополитен», она завернется в красную шаль и станцует под «Марсельезу». «Мисс Айседора Дункан заслужила бурные овации, исполнив с необыкновенным порывом “Марсельезу” в конце программы. Публика встала с мест и несколько минут подряд приветствовала ее криками “Ура”… Она подражала классическим фигурам на Триумфальной арке в Париже. Ее плечи были обнажены так же, как и один бок до пояса, и перед зрителями воочию предстала дивная статуя знаменитой арки. Публика разразилась аплодисментами и криками “браво” в честь благородного искусства». Тем не менее, с этого дня Айседоре было официально запрещено исполнять «Марсельезу» во всех городах Америки.
Успех окрыляет, и вскоре, арендовав театр Сентюри, Айседора ставит трагедию «Эдип» с Августином в главной роли. Сама она вместе с ученицами изображает хор. Понимая, насколько традиционный греческий театр отличается от театра современного, с позолоченными ложами, неудобной сценой, партером с его монотонными рядами кресел, Айседора высказывает пожелание переделать для одного единственного спектакля весь театральный зал. Ей возразили, что ничего нельзя изменить, что, сколько ни двигай зрительские кресла, в результате получится только хуже, и тут же Дункан заказывает рулоны голубой материи, которой она закрывает ложи, создавая из них причудливый элемент декора. Из партера полностью убираются все кресла, теперь зрители смогут устроиться на сцене, а также в бельэтаже. Партер застелили широким голубым ковром, на котором, собственно, и были размещены тридцать пять актеров хора. В спектакле, кроме хора, задействованы восемьдесят музыкантов и сотня хористов. Получилось грандиозное зрелище, но Дункан и этого показалось мало, и она предприняла новый рискованный в финансовом плане, шаг. Арендовала театр «Идиш» в восточном квартале Нью-Йорка, где совершенно бесплатно повторила спектакль со всеми участниками и оркестром. Успех был абсолютным, сбор нулевым, в результате, не потянув два театра плюс огромный коллектив, которому полагалось платить, Дункан оказалась на мели.
Зингера, как назло, на тот момент не было в Америке. Выдав Дункан довольно денег на безбедное существование ее и школы из расчета как минимум на полгода, он благополучно удалился разбираться со своими заводами. Разумеется, ему и в голову не пришло, что еле живая Айседора так развернется на родной почве.
Дункан обратилась за помощью к самым богатым людям Америки, но результат поверг ее в глубокое замешательство. Деньги могли дать на комедию, организацию и раскрутку очередного негритянского джазового коллектива, они как раз вошли в моду, но… «Что за охота вам ставить греческую трагедию?»
Айседора Дункан со своим мужем Сергеем Есениным и приемной дочерью Ирмой Эрих-Гримм. 1922 г.
«Только гений может стать достойным моего тела».
(Айседора Дункан)
Айседора металась между школой, существование которой теперь также стояло под вопросом, сильно состарившейся матерью, которая желала, чтобы ее дорогая доченька не покидала больше Америку, и ожидающим, что она что-то придумает, и спектакли возобновятся, Августином.
Оставалось вернуться в Европу.
Когда пароход отчалил, дети запели «Марсельезу» и замахали заранее запасенными французскими флажками. Так в 1915 году Дункан со своей школой отправилась в Неаполь, после чего предполагалось поехать в Грецию, где можно будет разбить лагерь на Копаносе. Жизнь в палатках на собственной земле не стоила ни гроша, еда также была дешевой. Так что у школы был реальный шанс переждать достаточно долгое время, ведя полудикий образ жизни. Но тут возник вопрос со старшими ученицами – немцев из-за войны могли не пустить в Грецию. Пришлось остановиться на Швейцарии, где вовремя появившейся импресарио предложил небольшие гастроли.
