«Появление Дункан вызвало мгновенную паузу, а потом – начался невообразимый шум. Явственно слышались только возгласы: “Дункан!”.
Якулов сиял. Он пригласил нас к столу, но Айседора ужинать не захотела, и мы проводили ее в соседнюю комнату, где она, сейчас же окруженная людьми, расположилась на кушетке.
Вдруг меня чуть не сшиб с ног какой-то человек в светло-сером костюме. Он промчался, крича: «Где Дункан? Где Дункан?».
– Кто это? – спросил я Якулова.
– Есенин… – засмеялся он.
Я несколько раз видал Есенина, но тут я не сразу успел узнать его.
Немного позже мы с Якуловым подошли к Айседоре. Она полулежала на софе. Есенин стоял возле нее на коленях, она гладила его по волосам, скандируя по-русски:
– За-ла-тая га-ла-ва…»
[268].
Невозможно было поверить в то, что Есенин и Дункан только что познакомились, что это их первая встреча. Они вели себя так, словно знали друг друга всю жизнь. Понимая, что может ей понадобиться в любой момент, Шнейдер старается находиться на глазах Айседоры, но ей впервые не нужно было ничего переводить. Они с Есениным отлично понимали друг друга и, пожалуй, все уже решили меж собой.
Немного уставшая после работы в школе и вечернего спектакля, она выглядит королевой в шелковом алом хитоне с распущенными по плечам рыжими волосами. Сорок пять лет – невероятно знаменита, почитаема, востребована, желанна, умна, многие хотят с ней познакомиться, но в этот вечер все сломалось, все пошло кувырком, золотые кудри Сергея Есенина заплелись на нежном пальчике Айседоры обручальным кольцом, две дороги сделали резкий рывок друг к другу и на время слились в одну. В тот вечер Есенин никого не подпускал к Дункан, косясь на не знающего куда себя деть переводчика. Так они «говорили» весь вечер на разных языках, но, кажется, вполне понимая друг друга.
«– Он читал мне свои стихи, – говорила мне в тот вечер Айседора, – я ничего не поняла, но я слышу, что это музыка, и что стихи эти писал genie (гений)!», – рассказывал в своей книге о Есенине Шнейдер.
Около четырех утра Айседора, Есенин и Шнейдер ушли вместе. Светало, они поймали пролетку, Дункан и Есенин сели рядышком, обнявшись. Шнейдер устроился на облучке за спиной извозчика. Вставало солнце, тихо стучали лошадиные копыта, Есенин держал Айседору за руку. Они проехали по Садовой, за Смоленским, но свернули не к Мертвому переулку, и не к Староконюшенному, а, передвигаясь точно во сне, вдруг очутились возле большой церкви, окончательно уснувший извозчик отпустил вожжи, и не подгоняемая никем лошадка все так же медленно объехала вокруг храма, точно вокруг аналоя, три раза. Обвенчал!
Совершив это странное таинство, извозчик проснулся и повез уже без всяких чудес по Чистому переулку на Пречистенку, ко дворцу товарища Дункан.
С этого момента Айседора и Сергей неразлучны. Есенин перебирается в особняк своей дамы, где по вечерам собираются гости – комиссары и имажинисты. Там танцует Дункан и читает свои стихи Сергей Есенин. Вина льются рекой, еды вдоволь. Ходят слухи, что Айседора получает все эти блага непосредственно из Кремля. Комиссары несут к ней дорогие духи и меха, стелют к ногам пушистые ковры, и у нее столько денег, что она может ими швыряться направо и налево, и они никогда не переведутся. Кремль слишком заинтересован в Дуньке с Пречистенки, так за глаза называют Айседору ее гости. Как они только ее ни обзывают! Какие частушки, пошлые анекдотики ни изобретают, а ведь жрут и пьют за ее счет! Особенно хорошо выходит хулить не понимающую его яда и оттого доверчиво улыбающуюся Дункан у лучшего друга Есенина Мариенгофа. Животики надорвешь. Не успела как-то Айседора вовремя покрасить волосы, и злобный Мариенгоф тотчас приметил, что не рыжие они у нее, а совершенно седые – старуха! Похоронил бы троих детей – по-другому запел. Но юмористу нет дела до чужого горя.
«Не судите слишком строго,
Наш Есенин не таков.
Айседур в Европе много —
Мало Айседураков».
Сергей Александрович обижен, но до поры морду приятелю не бьет, а пытается объяснить, доказать, что Айседора дорога ему – потому что он любит ее, потому что она редкое сокровище. Чудо подлинное! Он водит друзей на ее спектакли и аплодирует громче всех. Заставляет ее танцевать для приятелей импровизации. Кто еще так сможет – под любую музыку, в любое время?
Как-то раз привел Анатолия Мариенгофа в спальню Дункан, и пока тот ходил и рассматривал, трогал да щупал балдахин, картины, вазочки там всякие, шкатулки… сам как хозяин уселся на широкую постель с золотым покрывалом. Глядь-поглядь, а на столике у стены в красивой новой раме портрет Гордона Крэга. Что такое?!
Кто такой Крэг, Есенину известно. Айседора показывала ему Крэга, и Есенин уяснил, что это ее бывший муж и отец Дердре. Дунька рассказывала, будто бы он писатель и гений.
«И я гений!.. Есенин гений… Гений – я!.. – тычет Сергей Александрович пальцем себе в грудь. – Есенин – гений, а Крэг – дрянь!». В злобе он засовывает портрет под одеяло. «Есенин гений. Поняла, дура?!»
Потом, немного успокоившись, Сергей улыбается Мариенгофу и вдруг срывает с головы кепи и кидает его Айседоре. «Танцуй, Изадора. Для меня и для Тольки танцуй!» – и ставит на патефон первую попавшуюся пластинку.
«Дункан надевает есенинские кепи и пиджак. Музыка чувственная, незнакомая, беспокоящая… Страшный и прекрасный танец. Узкое и розовое тело шарфа извивается в ее руках. Она ломает ему хребет, судорожными пальцами сдавливает горло. Беспомощно и трагически свисает круглая шелковая голова ткани», – продолжает рассказ Мариенгоф.
И еще Есенин любит и ревнует Дункан, не подпуская к ней других мужчин, бледнеет, замечая у нее в альбоме фотографии бывших любовников и друзей-мужчин. «Есенин свои чувства к Айседоре выражал различно: то казался донельзя влюбленным, не оставляя ее ни на минуту при людях, то наедине он подчас обращался с ней тиранически грубо, вплоть до побоев и обзывания самыми площадными словами. В такие моменты Изадора бывала особенно терпелива и нежна с ним, стараясь всяческими способами его успокоить», – дополняет рассказ А. Раткевич.
Что же произошло со свободолюбивой, независимой Айседорой? Она любила Есенина по-настоящему, последней, отчаянной любовью. Понимая, что после Есенина может быть только смерть, она держится за него. «Я готова целовать следы твоих ног!!!», «Ты должен знать, что когда ты вернешься, ты можешь войти в этот дом так же уверенно, как входил вчера и войдешь сегодня», «Я тебя не забуду и буду ждать! А ты?», – эти записки, нацарапанные на выдранных из блокнота листках, до сих пор хранятся в московской школе танцев.
Окажись Сергей и Айседора на необитаемом острове, отрезанные от прочего мира, женское терпение и любовь помогли бы Есенину понять, что ему на самом деле нужно, и больше бы не реагировал на смешки и шепоток за спиной, но ситуация с каждым днем становилась все напряженнее.
На Пречистенке Есенин работает над монологом Хлопуши из поэмы «Пугачев» и заканчивает «Исповедь хулигана», эти произведения чаще всего можно было услышать здесь в его исполнении, так как он пробует их на зрителе, мечтая когда-нибудь издать «Пугачева» отдельной книжечкой. Мечта сбылась достаточно скоро, в том же 1921 году. Тогда он ворвался на Пречистенку с пачкой тоненьких брошюрок темно-кирпичного цвета, на которых прямыми толстыми буквами оттиснули: «Пугачев». Первая книжка была подарена, естественно, Айседоре. Пристроившись за ее большим красного дерева столом, Есенин вывел: «За все, за все, за все тебя благодарю я…» – видоизмененную фразу из стихотворения Лермонтова «Благодарность».
