Париж арендовал роскошную, белую яхту. В тот момент, когда он договаривался с владельцем, то понял, что может позволить себе купить ее.
Роза выбрала себе платье кофейного оттенка, оно подходило к цвету ее глаз. Она выглядела в нем безупречно, без малейших изъянов. Роза смотрела в зеркало и не узнавала себя.
– Откуда у тебя столько денег? – спросила Роза у Парижа, трогая платье на ощупь, наслаждаясь его тканью. – Ты и вправду не киллер?
Париж улыбнулся.
– Я вырос в обеспеченной семье, и мои родители, как поступили бы и любые другие, позаботились о моем будущем.
– «Как и любые другие», – повторила с неприязнью Роза. – Ну-ну!
Париж промолчал.
– Я могу тебе рассказать интересную историю.
– Расскажи, – с любопытством попросила Роза.
– Я ушел из семьи в двадцать один и пошел мести улицы. У меня было и образование, и деньги на счету, оставленные родителями, и умение поддерживать светские беседы за трапезой, – Париж улыбнулся. – Я сначала удивлялся, когда человек, непристойно одетый, мой босс, с постоянными пятнами на своей дешевой рубашке, давал мне за месяц бумажки, которые в моей семье было принято оставлять на чай. Я понимал, что моя работа оценивается настолько дешево, уж слишком никчемно, на такую зарплату невозможно прожить в этом мире даже плохо. У меня был такой период жизни, когда я отказался от всех земных благ, от чувства комфорта, которое мне подарила моя замечательная семья.
Роза смотрела на него с еще большим интересом.
– Мести улицы этого вонючего, властями забытого города – было для меня очищением, наказанием. Расплатой! За свою жалкую, никому не нужную жизнь.
– Я тебя не понимаю.
– А ты никогда не пробовала спуститься на самое дно для того, чтобы от него оттолкнуться?
– Пробовала… – быстро ответила Роза.
– Оттолкнулась?
– Да.
– А я нет! – закончил Париж.
Затем наступило молчание, какая-то неловкая пауза, когда хочется вставить слово, но понимаешь, что оно сейчас лишнее.
– Меня засосало это вонючее дно! Когда ты молод, то готов впасть в любую крайность, не различая других цветов, кроме черного и белого. Сопротивляясь любым оттенкам, принимая за истину и жизненное убеждение, что мир либо зло, либо бог.
– Юношеский максимализм и перфекционизм в одном лице, – подтвердила Роза.
– Да, ты верно меня понимаешь, – Париж как-то резко улыбнулся, словно вспомнил что-то забавное. – Был такой случай, когда человек, не самого лучшего вида и запаха, подошел ко мне и протянул мне десять долларов, сказав, что они мне сейчас нужнее и помогут мне изменить свою жизнь. Я тогда на всю улицу засмеялся, а тот оборванец покрутил пальцами у виска и удалился, запихнув мне свою купюру в карман.
Он замолчал, улыбка внезапно сошла с его лица.
– Знаешь, над чем я тогда смеялся, Роза?
– Нет, – покачала головой она.
– Я смеялся над тем, что какой-то нищий бездомный готов был отдать последние свои кровные для того, чтобы изменить мою жизнь. Он полагал, что мятая, влажная от его потных рук купюра могла помочь мне начать новую жизнь. Для него это было целое состояние, а для меня обычный клочок зеленой бумаги, который мне даже противно было доставать из кармана из-за того, что он его в своих руках держал. Десять долларов, Роза, готовы были изменить его жизнь. Десять долларов! – еще громче вскрикнул Париж. – Я тогда имел на счету несколько сотен тысяч, да, мои родители обо мне хорошо позаботились. Я мог отмыть его, переодеть и дать ему столько, чтобы до конца дней хватило, если человек с головой, а не пьяница.
Вновь наступила пауза, Париж о чем-то усердно вспоминал, потирая подбородок.
– Ну… – ждала продолжение Роза.
– И я догнал его, дал и отмыл!
– Полностью? – задала какой-то странный вопрос она.
– Насколько уж мог, – снова улыбнулся ее будущий муж. – Ты бы его видела, он готов был целовать мои ноги, лишь бы я эти подарки не потребовал у него обратно. Он с таким недоверием все принимал и ждал какого-то подвоха. Но подвоха не было, и в конце он спросил – «зачем ты это делаешь»? И я ответил ему, как Христос: «Я настолько благодарен тебе за то, что ты попытался изменить мою жизнь, что готов в ответ изменить твою!» Он кланялся мне, он постоянно низко нагибался, чтобы я почувствовал себя каким-то благодетелем или кем-то там еще. Я реально чувствовал настоящую радость оттого, что смог изменить в лучшую сторону одну человеческую судьбу.
Роза, тем временем, попросила его расстегнуть ей молнию сзади на платье. Он медленно расстегнул.
– И знаешь что? Я его встретил через два месяца, когда мел улицы, у какой-то помойки. Он вытаскивал оттуда драную одежду и ковырялся в остальном мусоре. Весь вонючий, небритый, в лохмотьях – ровно такой же, каким я его увидел при нашей первой встрече. И знаешь, как я тогда разозлился – мне хотелось скрутить ему шею, взять его за жирные, мерзкие волосы и ударить головой о бак. Как он мог снова до этого докатиться? У него было достаточно денег, чтобы начать новую жизнь. И я к нему подошел: «Это ты?» – он аж испугался, когда меня увидел. Я попытался взять себя в руки и спокойно поговорить.
«Почему ты снова оказался здесь? Я ведь дал тебе двадцать тысяч долларов». Этот бомж больше не смотрел на меня, как на господа-бога, а говорил со мной наравне, как и при той первой встрече.
«А где мне еще быть? Я все потратил. Дай мне еще денег, а? В долг, я клянусь, что верну тебе. Своей мамой клянусь…» – кричал он мне в спину, когда я, еле сдерживая свой гнев и слезы, от него уходил.
Он потратил все мои деньги, за которые смог бы себе снять скромное жилье хотя бы на год или два. Он потратил деньги, за которые мог бы получить образование и устроиться на работу. Он их потратил, не изменив при этом жизнь. И знаешь, что, Роза, я понял?
– Что? – быстро спросила она.
– Что я не в силах изменить человеческую жизнь. Другой человек – это не я, это не прототип моих мыслей и взглядов на вещи, это прототип лишь самого себя. Я не могу этому негодяю отдать свои глаза, чтобы он ту же самую ситуацию увидел с моей стороны. Это я хотел, чтобы он снял себе комнату или квартиру, устроился на работу и завел семью. А он хотел, чтобы я не забрал свои деньги обратно, выпачкав за день и выбросив в помойку всю ту приличную одежду, которая была на нем. Он хотел ходить в дорогие рестораны в своих драных джинсах, заказывать самый дорогой коньяк, засыпать за столиком и начинать буянить, когда ему напоминали о позднем времени и просили покинуть ресторан. Он бросался деньгами, представляя себя богачом, не понимая того, что богатые никогда не станут сорить деньгами – это удел нищих. Он хотел спать в подворотне, как он привык это делать, с карманами, полными денег, с мыслями, что он все может купить. И вот деньги закончились, он все, что ему было нужно, купил!
