А у Вас менялись критерии в отношении тех или иных явлений культуры, знаменательных событий, известных личностей? Скажем, изменилась ли в дальнейшем Ваша оценка спектаклей парижского театра Гранд-опера в постановках Сержа Лифаря во время их гастролей в Москве в 1958 году?
Лифарь и его постановки оставили глубокий след в истории балета. Это были замечательные, изумительные шедевры в Гранд-опера. Когда театр привез их первый раз в Москву, был настоящий фурор. Мы обомлели. Я подобного восторга не испытывала прежде. Мы в таком «нафталине» жили. Семенова, вызывавшая мой восторг, уже растолстела и почти не танцевала. Уланова была артистична, но однообразна. А потом «пошли коротконогие танцовщицы»: моя тетя Мессерер, Лепешинская, Головкина… В Ленинграде еще страшнее ситуация: Дудинская, Балабина, Иордан. Это были «коряги», что в лесу валяются. А тут французский балет со всей его элегантностью, вкусом, шармантной дерзостью и новизной. Они все не так танцевали. После их приезда, к счастью, многое изменилось, и мы тоже стали невольно танцевать по-другому. Художественного руководителя балета Гранд-опера за границей называли мсье Серж Лифарь. И когда я его при первой встрече назвала Сергеем Михайловичем, он заплакал. Это его так тронуло. Что-то, вероятно, было для него в этом родное. Только ведь у нас обращаются по имени-отчеству. Позднее мне посчастливилось с ним общаться как с хореографом и человеком. И когда я танцевала «Федру» в Париже, и когда мы летели с ним на крошечном самолете всего на пять человек в Нанси. Больше я никогда в жизни не летала на таком самолетике. Помню, он дал мне для передачи в Музей Ильи Зильберштейна замечательный альбом с видами старого Петербурга. Там были снимки еще деревянных тротуаров с разрисованными всадниками. И многое другое, что потом бесследно исчезло в советские времена. По возвращении с гастролей я передала его подарок в музей. Если он еще существует, значит и альбом находится, надеюсь, там.
Лифарь был очень талантлив. Он так хотел поставить «Федру» в Большом театре! Я видела слезы в его глазах, когда он говорил об этом. Он хотел непременно в Большом и готов был подарить оригиналы писем Пушкина России, только чтобы ему разрешили. Но Григорович его не пустил в Большой. Он вообще ни одного зарубежного выдающегося хореографа не допускал в Большой на протяжении десятилетий. Потому что боялся конкуренции. Лишь Ролан Пети с одной малюсенькой частью «Гибель Розы» прорвался, так сказать, и то с помощью «главного» коммуниста Франции Луи Арагона, который был вхож к самому Брежневу. Вот уж против него Григорович ничего не мог поделать. С Лифарем же он обошелся довольно подло: действуя через директора театра Чулаки, он возмущенно говорил, что его близко нельзя допускать не только в Большой, но и в Советский Союз, так как Лифарь приветствовал немцев в Париже. Этого было тогда достаточно для советской власти. И ему, автору одиннадцати спектаклей из тринадцати, шедших в Гранд-опера, позорно не дали советскую визу во время первых гастролей французского балета в Москве в 1958 году. А потом, спустя десятилетия, когда организовали в Киеве Конкурс им. С. Лифаря, человек, фанатично поносивший Сергея Михайловича, с лицемерной циничностью занял пост председателя жюри.
Но все-таки, насколько эта история с его приветствиями немецких войск подлинная? До сих пор мнения о Серже Лифаре самые противоречивые. С одной стороны – легендарный танцовщик, ученик и сподвижник Дягилева, первый исполнитель главных ролей в балетах Стравинского, Прокофьева, страстный патриот и собиратель культурных ценностей России, человек, спасавший евреев во время войны (достаточно назвать спасенного им от депортации впоследствии выдающегося танцовщика Жана Бабиле), с другой – коллаборационист, приговоренный даже к смертной казни.
Если не брать его талант танцовщика – а он по общему признанию был в свое время лучшим – и говорить о нем как о хореографе, то все его постановки, что я видела, были самого-самого высокого качества и вкуса. До Бежара был для меня как хореограф только он. Сравнивать их нельзя, потому что у них совершенно разные понятия о балете. И когда я танцевала его «Федру», мне было так захватывающе интересно, что я не могла не понимать, что первая постановка «Федры» стала для своего времени просто сенсацией. Словом, многое в балете Лифарь сделал первым. Кстати, он был первый Икар, потом и у нас ставили «Икара», но это было все не то. У Дягилева был вкус и нюх отменный. Раз он его так высоко ценил и доверял ему ведущие партии в важнейших премьерных балетах Соге, Стравинского, Прокофьева, это говорит о многом. И потом Лифарь в 24 (!) года стал художественным руководителем балета Гранд-опера, взрастил выдающихся солистов, основал Университет балета в Париже и многое другое. Лифарь был очень образованным человеком и истинным знатоком и собирателем реликвий российской культуры. Достаточно напомнить, что он выкупил за собственные деньги и сохранил для потомков оригинальные письма Пушкина.
Теперь о его так называемом коллаборационизме. А кто на Западе, да и у нас, им в определенной степени не «переболел»? Вы знаете без меня, что в начале войны в Советском Союзе целые деревни и города приветствовали немецкие войска цветами. Люди надеялись избавиться от Сталина и его зверств. Люди и не знали, как все повернется, что Гитлер начнет массовое уничтожение народов, построит концлагеря. Коко Шанель, кстати, тоже была коллаборационисткой, любовницей немецкого офицера высокого ранга, то есть оккупанта. Но ее таланту поклоняются. Лифарь, как все в то время, ненавидел советскую власть. Вот он и приветствовал практически не немецкую оккупацию, а свержение советской власти. Когда был занят немцами его родной Киев, он радовался освобождению города от сталинского ига. Если мы пойдем по пути вот такого политизированного огульного осуждения, кто при каком режиме танцевал, тогда надо зачеркнуть всю историю балета. А Лифарь практически спас французский балет во время немецкой оккупации от уничтожения.
Ваши оценки порой довольно категоричны. Вы допускаете, что можете ошибаться?
Допускаю. Не считаю, что во всем права. Но доверять своему художественному чутью и опыту просто необходимо. Да, я часто ошибалась, и довольно серьезно. Но когда меня убеждают, что эта или та танцовщица – великая балерина, меня нельзя уговорить: если для меня это плохо, то плохо. Может даже «война» начаться, но я буду стоять на своем, и никакое авторитетное давление не убедит меня изменить мнение о пресловутом значении «дутых» режиссеров, актеров, балерин. Ведь для меня это бред, паноптикум какой-то. Я застала при жизни великих мхатовских актеров Кторова, Станицына и других. Если было здорово, я умирала от восторга, если плохо, лучше не спрашивайте. Любовь Орлова нам еще в детстве казалась просто кривлякой. Прошло более полувека, но и теперь отдельные журналисты продолжают внушать: Орлова, Орлова… И фильмы Александрова «для Сталина» теперь превозносятся как шедевры. И тогда М. Ладынина и Л. Орлова не вызывали у меня восторга, и теперь никто не уговорит меня, что это бесподобно. Или Алла Тарасова, неповоротливая «глыба». А как их невообразимо «раскрутили» еще в те времена: Тарасову и Еланскую. Или «великий» Лоуренс Оливье – это просто средний актер. Тоже раскрутили. Сэром сделали! В силу каких таких тайных причин? Но мне нельзя внушить. Вот Чарли Чаплина я воспринимаю до его звуковых картин как гения. Был такой актер Чарльз Лаутон. И он, на мой взгляд, гений. Помню, он еще до Отечественной войны, уже старый, играл судью в паре с Марлен Дитрих. Она тоже замечательная актриса. Гениальный режиссер Билли Уайлдер! Почему сейчас раскрутили этого ужасающего Вуди Аллена, я не понимаю. Конечно, это мое эмоциональное восприятие. А вообще, я говорю много лишнего.
