Но зато совершенно искренне. Без всякой маски.
Маска — это кошмар. Если артист прячется за маской, он бездарь. Ему нужен внешний имидж: либо серьга, либо длинные волосы, или еще что-нибудь. Потому что искусством взять не может. Знавали мы пианистов, которые играли с такой миной, будто клавиши плохо пахли. Если человек с претензией в прическе и в поведении, то у меня никакого желания идти на его концерт. Другие идут, и нравится, и… пожалуйста. Вы знаете, я никогда не была страстной поклонницей Святослава Рихтера. Он был слишком эксцентричен: и в жизни, и в игре. Мне больше нравился Эмиль Гилельс, потому что он всегда играл естественно. Крепко так, как гриб-боровик.
Нравится, не нравится – это категория очень спорная. И касающаяся, как мне кажется, в равной степени и артистов, и публики. Часто артист играет или танцует с ощущением удовольствия, собственного наслаждения. Он думает – это прекрасно, потому что он так ощущает. Важнее, наверное, чтобы прекрасное сделать ощутимым для зрителей. Чтобы возникала аура единения сцены и зала.
Несомненно. Поэтому я не танцую дома, не пишу в стол. Если моя работа находит отзыв и интересна, тогда это имеет смысл.
Как Вы об этом узнаёте?
Знаете, когда я писала свою первую книжку воспоминаний, я же писала не для того, чтобы самой ее читать. И если она раскупается и переводится постоянно на разные иностранные языки, значит это кому-то интересно.
Но когда Вы выходите на сцену, может ли иногда срабатывать некая инерция успеха: у Вас такое имя, Вы – живая легенда? Как Вы сами оцениваете: сегодня получается хорошо или не очень?
Чувствую связь с залом, как действую на публику.
Мистика?
Мистика есть. Иногда какие-то мурашки. Когда я «выхожу Лебедем», чувствую спиной зал. Я не знаю, что это.
Дыхание зала?
Не знаю, обыкновенно вроде бы дышат. Но я чувствую, что я зал взяла, не знаю – чем. Есть моменты, которые очень трудно объяснить. Это какая-то гибель. И вообще, если начинаю думать, как я это сделала, то не могу больше повторить. Знаете, как в известной притче – шел бородатый дед по улице, за ним мальчишки бежали и дразнили его: ты, дед, когда спишь, бороду кладешь под одеяло или поверх? Дед задумался и с тех пор перестал спать. Это о том же. У актеров часто спрашивают: как вы это делаете? А никак.
Хоть Вы и назвали в полемическом задоре балеты прежних лет «нафталинными», это были этапы развития балетного искусства. Некий музей балета.
Музей тоже должен быть живым. По сути, это сам театр. «Нафталинными» спектакли, да и сама жизнь, становятся, если годами ничего не обновляется. Конечно, старые балеты – это наша азбука. Мы учимся на этом. Неоценимую и важнейшую услугу оказал балету Петипа. Это он создал нашу азбуку. И сохранил. И если кто-то сейчас делает по-другому, это все равно – Петипа. От него. Конечно, он не создавал на пустом месте, он тоже учился у французских, итальянских мастеров того времени, но он заложил основы классического балета. И я очень рада, что они сохраняются. Есть замечательный человек в Париже, Пьер Лакотт, который восстанавливает старые балеты. И у нас, в Большом театре, Юрий Бурлака восстановил недавно очень хорошо балет «Корсар».
Любите ли Вы посещать музеи изобразительного искусства?
Я не люблю ходить по музею часами. К одному художнику в один или два зала, и достаточно.
В народе говорят: пришла пора на печку залезть да о душе подумать.
Ну, это очень пассивная и неинтересная жизнь, хотя полежать часок и можно. Но не навсегда. Конечно, известно, что даже Илья Муромец тридцать три года на печке пролежал.
Не говоря уже об Иване-дураке, или, как ласково его называли, Ване-дуране.
А вообще жизнь была невероятно тяжелая. И охота было полежать. Своими руками делали всё, и хотелось отдохнуть. Люди просто очень уставали. Работали с ранних детских лет. Есть даже такой анекдот, как в одной деревне или местечке, не имеет значения (дети везде и повсюду тяжело работали), один такой измученный, уставший ребенок на вопрос учителя, сколько ножек у сороконожки, ответил: «Мне бы ваши заботы, господин учитель».
Но как отрешиться от повседневных забот? Как, образно говоря, остановиться, оглянуться, посмотреть на себя со стороны? Ведь человеку так это необходимо, особенно в наши дни. И может ли человек в принципе видеть себя со стороны?
В какой-то степени – да, хотя это очень трудно – видеть себя со стороны. Но желательно. Если к этому стремиться, то это выходит. А если не выходит, значит не очень и стремятся.
Вот кто не стремится взглянуть на себя со стороны, так это женщины определенного склада — душечки. Они как бы сливаются с сутью своего спутника, растворяются в нем. Но сменив спутника, они с готовностью меняются и сами. Причем речь не идет лишь о семейных парах. «Раствориться» можно и в подруге, и в ребенке, и в так называемом целителе.
Есть такие, да. Те, что повторяют. Кстати, «душечками» могут быть и здоровые мужики. Это зависит от натуры. Возможно, им нечего терять – может, нет и не было в них ничего индивидуального.
Но у всех же что-то есть.
Есть. Но степень разная. Или, если так можно выразиться, доза индивидуальности.
Считаете ли Вы, что самая притесняемая и преследуемая половина нашего земного населения – женщины? Или они уже стали полноправными гражданами?
Абсолютно стали! Возьмите любую область жизни. И, по моему убеждению, они были равноценны всегда. Ну, может быть разве во времена гаремов… Матриархат уже наступил. Хотя в музыке, особенно в инструментальном исполнительстве, я предпочитаю мужчин. В балете или опере – там женщины для меня на равных.
Вы принадлежите к выдающимся, самодостаточным женщинам-творцам. Одновременно являетесь любимой женой, подругой и Музой композитора Родиона Щедрина. Многие его произведения не просто посвящены Вам, но и обрели сценическую жизнь благодаря Вашему искусству. Но есть целая галерея женщин, как Альма Малер, Козима Лист-Вагнер, Лиля Брик и многие другие, которые играли все же необъяснимую роль в жизни художников.
Я не отношусь к подобному как к чему-то невероятному. Это вполне нормально. Кто как может, так и проживает свою жизнь. Кого что интересует. У кого меньше, у кого больше амбиций, самонадеянности, самовлюбленности, даже нахальства. Однозначно нельзя судить.
Нет, я не сужу, а стараюсь понять. Раньше просто таких женщин называли музами.
Есть, конечно, «музы», которые себя навязывают. Это карьеристки, хотящие остаться в истории. У них не было других возможностей. Были и есть музы, так сказать, естественные. Вспомним Беатриче, Лауру… Лиля Брик все же навязывала себя.
