Эйнштейну как человеку, с детства игравшему на скрипке, это было очевидно, знание нот (по сути, математических формул) лишь расширяло возможности для свободного творчества.
«Музыка и исследовательская работа в области физики различны по происхождению, но связаны между собой единством цели – стремлением выразить неизвестное. Их реакции различны, но они дополняют друг друга. Наука раскрывает неизвестное в Природе, а музыка – в человеческой душе, причем именно то, что не может быть раскрыто в иной форме, кроме музыки».
Альберт Эйнштейн о взаимосвязи физики и музыки
Впрочем, каждая эпоха звучала по-разному: Моцарт и Бах, Бетховен и Гендель, Чайковский и Верди, Дебюсси и Вагнер.
По утверждению друзей ученого, когда он слушал музыку Рихарда Вагнера, ему казалось, что он видит Вселенную, упорядоченную гением композитора, а не надличную Вселенную, ощущает гармонию, которую композитор передает с величайшим самозабвением и искренностью. Эйнштейн, таким образом, не находил в произведениях Вагнера отрешенности от собственного «я», следовательно, в его эпических музыкальных шедеврах не было объективной правды бытия. Была мощь, было мастерство, был размах, но не было самого главного, в понимании ученого, – правды и свободы, того, что раскрывало «неизвестное» в человеческой душе.
И вновь Эйнштейн подходил к тому, с чем он сталкивался всякий раз, когда задачу соотношения сверхличного и надличного нельзя было разрешить, используя лишь классическую или, напротив, романтическую методологию.
«Я – глубоко религиозный безбожник. Можно сказать, что это своего рода новая религия», – успокаивал себя Альберт Эйнштейн.
Однако он убеждался в том, что с этой проблемой исследователи (тот же Спиноза) сталкивались и до него, но более всего его пугало, что она так и останется нерешенной для следующих поколений.
Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки.
Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь.
Все вещи – в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас.
Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после… Говорил я с сердцем моим так: вот, я возвеличился и приобрел мудрости больше всех, которые были прежде меня над Иерусалимом, и сердце мое видело много мудрости и знания. И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь…
Книга Екклесиаста.1; 4–11, 16–18
Скорее всего, книгу Екклесиаста, авторство которой приписывали Соломону, Альберт Эйнштейн прочел еще в годы юности, когда он, как мы помним, неистово увлекался иудаизмом.
Слова, приведенные выше, вне всякого сомнения, и впоследствии неоднократно попадались на глаза великому ученому, так как издревле стали средоточием ветхозаветной афористики, а также были значительным образом переосмыслены в христианской традиции.
Познание мудрости Екклесиаст, или Проповедник, приравнивает к постижению безумия и глупости, потому что многие познания не могут быть вмещены в человеческий разум без того, чтобы последний не впал в томление и скорбь.
Признание того, что все уже было «до нас», что «теория всего» уже существует и всякая попытка стать первооткрывателем тщетна в своей сути, предполагает формирование своего рода апофатического сознания с его стремлением постигнуть непостижимое и невозможностью дать определение тому, что не поддается определению.
Важно понимать, что в этом нет умаления человеческого достоинства и презрения к умственному труду и признания несовершенства человека, для которого страстное телесное начало всегда главенствует над духовным. Просто, как сказано у Екклесиаста, «нет памяти о прежнем», но есть то, что называется «упованием» на будущее.
Эйнштейн, по сути, занимаясь как бы сотворчеством с Творцом, настойчиво избегал признаний, что его великие открытия, парадоксальные прозрения, удивительные гипотезы есть результат именно этого сотворчества, что обсуждение проблемы первенства тут неуместно хотя бы по той причине, что она решена изначально. И речь тут не идет о проявлениях в той или иной степени религиозности и обрядового благочестия, но благодарного сыновства, ощущение которого позволяет без страха и сомнения приступить к любой проблеме и разрешить ее.
Вот уже больше шестидесяти лет человечество живет без Альберта Эйнштейна. Он, точнее, его изображение смотрит на нас с обложек журналов, футболок и рекламных баннеров. Он показывает нам язык. Он смеется. Он морщит лоб. Он пристально всматривается в людей XXI века и приходит к убеждению, что мир по-прежнему несовершенен ровно до той степени, до которой человек продолжает блуждать в собственных сомнениях, страхах и собственной несвободе. Более того, человек по-прежнему остается мерой всех вещей, мерой не совершенной, не абсолютной, а потому не применимой в научных формулах и для лабораторных исследований. «Род проходит, и род приходит», сменяются поколения, вырастают дети, внуки, все идет своим чередом, ничто не повторяется, но и «нет ничего нового под солнцем».
Портрет Альберта Эйнштейна работы Германа Струка. 1923 г.
Человеческая жизнь относительна – она мгновенна, как вспышка света, и одновременно бесконечна, потому что душа и разум бессмертны. Жить и постоянно задумываться о том, что каждый твой шаг – это послание вечности, а каждое твое слово будет начертано на каменных скрижалях на горе Синай, есть безумие и пребывание в рабстве у самого себя. Раб же, как известно, долготерпелив и завистлив, но страшнее всего то, что он несвободен. Вернее сказать, он свободен от знания, что именно он и есть венец творения, что именно он и создан по образу и подобию Божьему, а посему имеет право выбора и должен быть ответственен за свой путь.
Официант в красной футболке с изображенным на ней нобелевским лауреатом с легендарными взъерошенными седыми волосами улыбается и желает нам хорошего дня. Эйнштейн тоже улыбается, но молчит. Он знает, что этот день скоро закончится и на смену ему придет другой день, а затем еще один и еще один. И будет так всегда… до скончания века.
1914 г
Вступительная речь на избрание членом Прусской академии наук
Глубокоуважаемые коллеги! Разрешите прежде всего принести вам свою глубокую благодарность за оказанную услугу, наиболее ценную из тех, какую только можно оказать такому человеку, как я. Избранием в вашу Академию вы освободили меня от волнений и забот службы и позволили полностью посвятить себя занятиям наукой. Заверяю вас в своем чувстве благодарности и настойчивости моих усилий, даже если плоды моих трудов покажутся вам неприметными. Позвольте мне в связи с этим сделать несколько общих замечаний о месте, которое занимает область моей деятельности, теоретическая физика, по отношению к экспериментальной физике. Один знакомый математик полушутя сказал мне недавно: «Математик на что-то способен, но, разумеется, как раз не на то, что от него хотят получить в данный момент». Аналогично ведет себя часто физик-теоретик, приглашенный дать совет физику-экспериментатору. В чем причина этой характерной неприспособленности? Для применения своего метода теоретик в качестве фундамента нуждается в некоторых общих предположениях, так называемых принципах, исходя из которых он может вывести следствия. Его деятельность, таким образом, разбивается на два этапа. Во-первых, ему необходимо отыскать эти принципы, во-вторых – развивать вытекающие из этих принципов следствия. Для выполнения второй задачи он основательно вооружен еще со школы. Следовательно, если для некоторой области и, соответственно, совокупности взаимосвязей первая задача решена, то следствия не заставят себя ждать. Совершенно иного рода первая из названных задач, т. е. установление принципов, могущих служить основой для дедукции. Здесь не существует метода, который можно было бы выучить и систематически применять для достижения цели. Исследователь должен, скорее, выведать у природы четко формулируемые общие принципы, отражающие определенные общие черты огромного множества экспериментально установленных фактов. Если такая формулировка удалась, начинается развитие следствий, которые часто дают непредвиденные соотношения, ведущие далеко за пределы области фактов, из которых были получены принципы. Но до тех пор, пока принципы, могущие служить основой для дедукции, не найдены, отдельные опытные факты теоретику бесполезны, ибо он не в состоянии ничего предпринять с отдельными эмпирически установленными общими закономерностями. Наоборот, он застывает в беспомощном состоянии перед единичными результатами эмпирического исследования до тех пор, пока не раскроются принципы, которые он сможет сделать основой для своих дедуктивных построений. В подобном положении находится в настоящее время теория, касающаяся законов теплового излучения и молекулярного движения при низких температурах. Лет 15 тому назад не сомневались в том, что исходя из приложений механики Галилея – Ньютона и теории электромагнитного поля Максвелла к молекулярному движению можно правильно описать электрические, оптические и тепловые свойства тел. И вот Планк показал, что для установления соответствующего опытам закона теплового излучения нужно воспользоваться методом расчета, несовместимость которого с принципами классической механики становилась все более ясной. Этим методом расчета Планк ввел в физику так называемую квантовую гипотезу, которая за прошедшее с тех пор время была блестяще подтверждена. Этой гипотезой он отверг классическую механику для случаев, когда достаточно малые массы движутся с достаточно малыми скоростями и достаточно большими ускорениями, так что сегодня мы можем рассматривать установленные Галилеем и Ньютоном законы только как предельные. Но несмотря на усилия теоретиков, до сих пор не удалось заменить принципы механики другими, которые бы соответствовали планковскому закону теплового излучения и гипотезе квантов. Хотя установлено с несомненностью, что теплота сводится к движению молекул, мы должны признать, что находимся по отношению к основным законам этого движения в том же положении, в котором до Ньютона астрономы находились по отношению к законам движения планет. Я только что указал на совокупность фактов, для теоретического рассмотрения которых отсутствуют принципы. Но можно указать также на случай, когда четко сформулированные принципы ведут к следствиям, которые полностью или почти полностью выходят за рамки явлений, доступных исследованию в настоящее время. Чтобы узнать, соответствуют ли в этом случае принципы теории истине, понадобится, может быть, многолетняя экспериментальная исследовательская работа. Именно так обстоит дело с теорией относительности. Анализ основных представлений о пространстве и времени показал, что установленный в оптике движущихся тел закон постоянства скорости света в вакууме отнюдь не вынуждает нас принять теорию некоторого неподвижного эфира. Напротив, нужно построить общую теорию, учитывающую то обстоятельство, что проведенные на Земле опыты ничего не могут сказать о поступательном движении Земли. При этом используется принцип относительности, который гласит: вид законов природы не меняется, если от начальной (принятой за таковую) системы координат перейти к другой, движущейся относительно первой равномерно и прямолинейно. Эта теория получила замечательные экспериментальные подтверждения и привела к упрощению теоретического изложения совокупности фактов, уже приведенных в соответствие друг с другом. Вместе с тем, с теоретической точки зрения, эта теория не дает полного удовлетворения, потому что сформулированный выше принцип относительности отдает предпочтение равномерному движению. Если верно, что с физической точки зрения равномерному движению нельзя приписывать абсолютного смысла, то возникает вопрос: нельзя ли распространить это утверждение и на неравномерные движения? Оказывается, что если положить в основу таким образом обобщенный принцип относительности, то можно достигнуть вполне определенного развития теории относительности. Это приводит к общей теории тяготения, включающей динамику. Но пока отсутствует фактический материал, на котором можно было бы проверить обоснованность положенного в основу принципа. Мы установили, что индуктивная физика ставит перед дедуктивной, а дедуктивная физика – перед индуктивной вопросы, решение которых требует напряжения всех сил. Пусть объединенные усилия позволят вскоре добиться решающих успехов!
