Казнь Саши произвела на меня сильнейшее впечатление. В тот страшный день я сорвал со стены карту России и начал топтать ее. Я был приглашен сопереживающими студентами в портерную по кличке «У Лысого», и тогда, может быть, в первый раз в жизни выпил целый стакан водки и решил, что буду мстить за Сашу. Но под местью я понимал не мелкую месть какому-то одному человеку, а нечто гораздо более масштабное. Я ненавидел царя Александра III, отправившего моего брата на виселицу. Вспомнились тогда строфы пушкинской оды «Вольность»:
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Тогда я решил, что мы пойдем другим путем. Не таким путем надо было идти. Я жалел, что брат слишком дешево отдал свою жизнь…
Все это отложило отпечаток на всю мою дальнейшую жизнь. И я в тот период времени сильно изменился.
Иногда я думаю о том, когда же умер Владимир Ульянов и родился Владимир Ленин? Все же, наверное, это произошло со мной вскоре после гибели Саши, во время высылки в Кокушкино. Сам псевдоним «Ленин», который я взял себе, появился гораздо позже, но человек, которого все стали именовать так, родился именно там.
И решающую роль сыграли далеко не труды Маркса. С ними я познакомился уже потом, а сочинения Чернышевского. Герой его романа «Что делать?» запал мне в душу и стал для меня неким примером. И в конечном итоге можно сказать, что он перешел в реальную жизнь. Мне после смерти брата нужен был идеал – тот, кто поможет мне преодолеть все сложности на пути к моей цели.
Кажется, никогда потом в моей жизни, даже в тюрьме в Петербурге и в Сибири, я не читал столько, как в год моей высылки в деревню из Казани. Это было чтение запоем с раннего утра до позднего часа. Я читал университетские курсы, предполагая, что мне скоро разрешат вернуться в университет. Читал разную беллетристику… Но больше всего я читал статьи, в свое время печатавшиеся в журналах «Современник», «Отечественные записки», «Вестник Европы». В них было помещено самое интересное и лучшее, что печаталось по общественным и политическим вопросам в предыдущие десятилетия. Моим любимейшим автором был Чернышевский. Все напечатанное в «Современнике» я прочитал до последней строки, и не один раз… От доски до доски были прочитаны великолепные очерки Чернышевского об эстетике, искусстве, литературе, и выяснилась революционная фигура Белинского. Прочитаны были все статьи Чернышевского о крестьянском вопросе, его примечания к переводу политической экономии Милля, и то, как Чернышевский хлестал буржуазную экономическую науку, – это оказалось хорошей подготовкой, чтобы позднее перейти к Марксу. С особенным интересом и пользой я читал замечательные по глубине мысли обзоры иностранной жизни, писавшиеся Чернышевским. Я читал Чернышевского «с карандашиком» в руках, делая из прочитанного большие выписки и конспекты. Тетрадки, в которые все это заносилось, у меня потом долго хранились. Энциклопедичность знаний Чернышевского, яркость его революционных взглядов, беспощадный полемический талант меня покорили… Чернышевский, придавленный цензурой, не мог писать свободно. О многих взглядах его нужно было догадываться, но, если подолгу, как я это делал, вчитываться в его статьи, можно было приобрести безошибочный ключ к полной расшифровке его политических взглядов, даже выраженных иносказательно, в полунамеках. Существуют музыканты, о которых говорят, что у них – абсолютный слух, существуют другие люди, о которых можно сказать, что они обладают абсолютным революционным чутьем. Таким был Маркс, таким же был и Чернышевский… В бывших у меня в руках журналах, возможно, находились статьи и о марксизме, например, статьи Михайловского и Жуковского. Не могу сейчас твердо сказать, читал ли я их или нет. Одно только несомненно – до знакомства с первым томом «Капитала» Маркса и книгой Плеханова («Наши разногласия») они не привлекали к себе моего внимания, хотя благодаря статьям Чернышевского я стал интересоваться экономическими вопросами, в особенности тем, как живет русская деревня… До знакомства с сочинениями Маркса, Энгельса, Плеханова главное, подавляющее влияние имел на меня только Чернышевский, и началось оно с его бессмертного произведения «Что делать?».
Это было любимое произведение брата, стало оно и моим. Величайшая заслуга Чернышевского в том, что он не только показал, что всякий правильно думающий и действительно порядочный человек должен быть революционером, но и другое, еще более важное: каким должен быть революционер, каковы должны быть его правила, как он должен идти к своей цели, какими способами и средствами добиваться ее осуществления. Я восхищался тем, что Чернышевский умел и подцензурными статьями воспитывать настоящих революционеров.
Роман увлек моего брата, он увлек и меня. Он меня всего глубоко перепахал. Я всегда говорил товарищам по партии, что нужно понять, что настал момент, когда нужно уметь драться не только в фигуральном, не в политическом смысле слова, а в прямом, самом простом, физическом смысле. Время, когда демонстранты выкидывали красное знамя, кричали «Долой самодержавие!» и разбегались, – прошло. Этого мало. Это – приготовительный класс, нужно переходить в высший. От звуков труб иерихонских самодержавие не падет. Нужно начать разрушать его физически массовыми ударами, – понимаете? – физически бить по аппарату всей власти… Это важно. Хамы самодержавия за каждый нанесенный нам физический удар должны получить два, а еще лучше – три, четыре, пять, десять ударов. Не хорошие слова, а это заставит их быть много осторожнее, а когда они будут осторожнее, мы будем действовать смелее. Начнем демонстрации с кулаком и камнем, а, привыкнув драться, перейдем к средствам более убедительным. Нужно не резонерствовать, как это делают хлюпкие интеллигенты, а научиться по-пролетарски давать в морду, в морду! Нужно и хотеть драться, и уметь драться. Слов мало!
Как всегда, к новому делу – революции – приступали неохотно и неуверенно, можно сказать лениво, как будто чего-то ждали. Я же всегда без устали тормошил и подталкивал к активным действиям своих товарищей. Индивидуальный террор – это порождение интеллигентской слабости – отходит в область прошлого… Бомба перестала быть оружием одиночки-«бомбиста». Теперь ручная бомба – это новый, необходимый вид «народного оружия». Я с ужасом, ей-богу, с ужасом, вижу, что о бомбах говорят больше полугода, и ни одной не сделали! Я убеждал товарищей никогда ни в едином деле не медлить: отряды должны вооружаться сами – кто чем может – ружье, револьвер, бомба, нож, кастет, палка, тряпка с керосином для поджога, веревка или веревочная лестница, лопата для стройки баррикад, пироксилиновая шашка, колючая проволока, гвозди (против кавалерии) и тому подобное. Даже и без оружия отряды могут сыграть серьезнейшую роль… забираясь наверх домов, в верхние этажи и осыпая войско камнями, обливая кипятком. Пусть каждый отряд сам учится хотя бы на избиении городовых: десятки жертв окупятся с лихвой тем, что дадут сотни опытных борцов, которые завтра поведут за собой сотни тысяч.
Победа? Да для нас дело вовсе не в победе! Пусть знают все товарищи: нам иллюзии не нужны, мы – трезвые реалисты, и пусть никто не воображает, что мы должны обязательно победить! Для этого мы еще очень слабы. Дело вовсе не в победе, а в том, чтобы восстанием потрясти самодержавие и привести в движение широкие массы. А потом уже наше дело будет заключаться в том, чтобы привлечь эти массы к себе! Вот в чем вся суть! Дело в восстании как таковом! А разговоры о том, что «мы не победим», и поэтому не надо восстания, – это разговоры трусов! Ну, а с ними нам не по пути!
