— Как вы могли мою родственницу с двумя высшими образованиями взять к себе в прислуги?! А еще: «Сою-у-уз неруши-ы-ы-ымый!
Никто не мог угомонить Фатьянова. Он был обижен, что жена его брата — нянька. Ни Галина, ни Владимир не находили слов, чтобы его утешить. И тогда Татьяна рассказала истинную историю о том, как Никита Михалков спас ее от смерти. На Николиной горе, где у Михалковых была дача, няня попала в заполненный водой карьер, и зыбучий песок дна стал уходить из-под ее ног.
— Меня в буквальном смысле спас этот одиннадцатилетний мальчик! — Доказывала она Фатьянову свою правоту. — Я тонула, я кричала: «-Никита, уйди!». Меня уносило водой… А Никита идет ко мне. Я его прошу: «Уходи!», потому что чувствую — он утонет со мной. А он просит: «Тетя Таня, дайте руку!». И он вытащил меня за эти два пальчика! Это — подвиг!
Алексей подумал.
— Значит, сын лучше отца! — Обрадовался и смирился.
Сергей Михалков не очень любил Алексея Фатьянова.
Может быть, своей дерзкой простотой он напоминал баснописцу бывшего возлюбленного Натальи Кончаловской поэта Павла Васильева, в те поры, когда Сергей Михалков был начинающим баснописцем. Но он стал крупным литературным вельможей и оказалось, что Кончаловская не ошиблась в выборе, с практической точки зрения. Алексей же Фатьянов никогда не числился в благопристойных членах Союза писателей. Наталия Кончаловская, напротив, Фатьянову мирволила. Она ценила в нем дерзость.
Интересно, помнит ли Никита Сергеевич свою няню тетю Таню, Татьяну Андреевну Репкину? Помнит ли, как она корила его за то, что не сознался перед классом, что он разбил стекло мячом? Она говорила:
— Никита, более глупого поведения не придумаешь. Как ты много потерял! Ты бы встал и сказал: «Это разбил я!». Ты бы выиграл в глазах ребят, они бы оценили твой поступок, и преподаватели поняли бы тебя. Родители могли бы гордиться сыном, который не прячется от ответственности….
Это нравоучение так понравилась Наталии Кончаловской, которая подслушивала за дверью, что она не выдержала — и открыла себя…
А Татьяна Андреевна так и не стала матерью. Никита был единственным ребенком, которого она воспитывала.
Теперь она безучастно одинока.
7. Конфликт
Алексей Иванович не умел переживать вполсилы. Он, как ребенок, не знал малого горя. Но был отходчив. Плохо перенося критику в свой адрес, он великодушно смог простить Репкина за поступок довольно конформистский, если не сказать — подлый. Владимир написал и опубликовал критическую статью об одном фатьяновском стихотворении. Эта статья была ругательной, в духе времени. Она была хладнокровной и высокомерной в общепринятом литературной критикой духе. Трудно сказать, какие мотивы двигали его братним пером. Может быть, творческая зависть — ведь Репкин окончил знаменитый во всем мире Литературный институт, но так и не стал писателем. А Фатьянов, который о Литинституте мог только мечтать — стал всенародно известным поэтом. Фатьянова можно было ругать под шумок, этот поэт существовал для битья. И можно было, и модно было. Алеша пришел обиженный и сказал:
— Володь, ты что же… — Отвернулся.
Репкин ответил:
— Алексей, если быть объективным — а я стараюсь быть объективным — твои стихи…
Фатьянов будто не слышал его:
— А, впрочем, валяй. Новые ботинки купишь! — И исчез.
Но ненадолго. Соскучился. Простил. И они снова были неразлучны. И Алексей опять спешил к Репкиным — говорить, спорить, радоваться, поздравлять с праздниками, разыгрывать так неожиданно весело и хорошо… Вот пришел он и в день рождения Татьяны, подал ей теплый шарф:
— Таня! Это шарф из Японии!
Этот шарф не был из Японии. Ему этого только хотелось. Но фантазии поэта были настолько красивы, что он ими непременно доставлял радость тем, кого любил.
Ожидание счастья
1. 1947 год
В этом году Алексея Ивановича приняли в Союз писателей СССР, чем полностью «узаконилось» его сомнительный статус поэта-песенника. В те годы в союзе писателей была секция поэтов-песенников. Но, когда его так называли, Фатьянов обижался. Он не любил это определение себя как поэта. Да, стихи его рождались с готовой мелодической интонацией и композитору легко было угадать ее. Но ведь в классическом русском стихосложении она существует как данность… Он любил свои стихи, лелеял, защищал их, как классный адвокат, всеми силами души. Поэт становился в позу артиста-чтеца и красивым летучим голосом знаменитые свои песни переносил в стихию стихов.
— Вот видите? Чувствуете? Понимаете — это стихи! — Доказывал он неустанно.
И снова лился бархатистый его молодой голос. Каждая привычная песня — маленький рассказ, простой сюжет.
1947 год Алексея Фатьянова подарил миру еще один такой поэтический рассказ, красивое стихотворение, дивную песню.
Однажды осенью он пришел к Матвею Блантеру. Пришел не праздно, а со стихотворением. «В городском саду играет духовой оркестр», — прочел Матвей Исаакович и поставил листочек на пюпитр. Скоро появилась музыка, напоминающая ностальгические аккорды довоенного вальса. «Прошел чуть не полмира я — с такой, как ты, не встретился», — в этих чарующих строках и тактах кружились пары, головы, листья на осенних тротуарах. Постаревший Матвей Исаакович в 1975 году вспоминал своего «веселого, шумного, громкого» соавтора и говорил:
— Эта песенка о встрече молодого человека с девушкой в городском саду мне до сих пор мила. В моих авторских концертах, к моему удовольствию, она звучит до сих пор.
Готовился к печати в «МузГизе» сборник песен Фатьянова, из-за чего приходилось ездить в Ленинград. Книга включала в себя двадцать песен поэта с нотами, и должна была выйти в будущем году. Небывалый случай — все произведения этой книги были всенародно известны. Но ожидал Алексей Иванович не только сборника своих песен — жена готовилась к рождению первенца. Так что год этот для Фатьяновых был годом счастливого ожидания.
А жили литераторы на широкую ногу.
Фатьяновы завтракали в «Национале», обедали в «Арагви», ужинали в доме литераторов. Ночевали, припозднившись, в доме, который оказывался ближе. Они продолжали жить в Хрущевском переулке, но, бывало, насельничали и у Наталии Ивановны, в ее «басманской империи». И там, и здесь они были дома. Приходили иногда с рассветом. Спали мало, короткий остаток ночи. Пробуждались ясно и счастливо. Просто хотелось жить, хотелось идти к своим, которые, казалось, были повсюду, хотелось всегда быть вместе. Они обошли все партеры и галерки, пересмотрели все спектакли послевоенной Москвы, пили со знаменитостями за кулисами чай и не только.
Цыплят «табака», чрезвычайно модное тогда блюдо, Фатьяновы ели в «Арагви». Причем они всегда спорили, у кого останется меньше костей. Галина съедала цыпленка вместе с костями! А там давали табака, за которым только что приходилось бегать. Так во, всяком случае, утверждал шеф-повар.
