Первого ноября французская Федерация запретила алжирцам демонстрации, которые послужили бы предлогом для новых побоищ. В полицейском государстве, каковым стала теперь Франция, у левых почти не осталось возможности действовать. Шварц и Сартр пригласили интеллектуалов на молчаливую манифестацию на площади Мобер. Прекрасным солнечным утром мы собрались в сквере Клюни. Роза и Андре Массон были уже там, снедаемые тревогой, потому что во всех тюрьмах Франции алжирские заключенные и их французские «братья» начинали голодовку. Я узнала множество других лиц, пока мы шагали к статуе Этьенна Доле, возле которой собрались около двенадцати сотен человек.
У входа в метро нас остановил полицейский кордон. Шварц переговорил с комиссаром, который, видно, получил указание избегать осложнений и согласился позволить нам постоять молча десять минут. Было короткое выступление: Сартр объяснил смысл манифестации. Фотографы делали снимки. Шварц и Сартр прошептали в микрофон несколько слов. Через пять минут комиссар приказал: «Расходитесь». Мы запротестовали. Член Объединенной социалистической партии (ОСП), задира Шовен крикнул: «Стреляйте, да стреляйте же!» Полицейский (в штатском) пожал плечами, словно никогда на его памяти ни один полицейский не стрелял. «Давайте сядем на землю», – предложил кто-то, и комиссар устало возвел глаза к небу. Бульвар заблокирован, пресса в курсе, так что мы ничего бы не выиграли, если бы обрекли себя на отсидку в полицейском участке, и потому разошлись. Вместе с Пуйоном, Понтали, Бостом, Ланзманном, Эвелиной я отправилась на улицу Лагранж. «Спасибо, что пришли», – сказала мне по дороге какая-то дама, меня это поразило. Внезапно сзади донесся взрыв. «А! Мерзавцы!» – раздался крик, и над толпой на площади Мобер я увидела черноватую муть. Мы отхлынули обратно к площади. Но взрывчатка на открытом воздухе – это всего лишь петарда; правда, стекла в окнах разлетелись вдребезги, и два человека оказались задеты осколками (в том числе проходивший там сын моего кузена Жака). Я встретила Ольгу она опоздала и не смогла добраться до площади Мобер; в ее квартале, а также на площади Медичи люди уселись на тротуар, и некоторых забрали. С Сартром и своей группой, которую я отыскала, мы пошли обедать в ресторан на бульваре Сен-Мишель. Радио разрекламировало нашу манифестацию: за время обеда о ней рассказывали трижды.
Во второй половине дня около тысячи двухсот членов ОСП хитроумно назначили друг другу встречу в хвосте очереди в кино на площади Клиши. Они смогли собраться без проблем и с плакатами в руках, скандируя лозунги, дошли до «Рекса», положив большой букет на том месте, где были убиты двое мусульман.
В полдень, утверждая, что «в Алжире все спокойно», радио, однако, сообщило о сорока убитых. Вечером на радиостанции «Европа 1» уполномоченный правительства заявил, что алжирское население соблюдает спокойствие, что в представителей службы порядка стреляли провокаторы, жертвами их стали три человека, а со стороны мусульман – семьдесят шесть! Журналисты добавили, что они слышали стрельбу, но приблизиться им не разрешили: еще одна бойня. В Оране ничего не произошло. И в некоторых мусульманских кварталах эта годовщина начала освободительной войны стала настоящим праздником: радио ретранслировало радостные крики, песни.
Никто не сомневался, что независимость близка. Шли переговоры, об этом писала вся пресса. Де Голля принудили к миру ФНО и общественное мнение, к тому же эта война мешала его величественной политике. Когда в Бастии он объявил о «последних минутах», нам показалось, что впервые эти слова соответствуют действительности. Но прежде чем Бен Хедда обоснуется в Алжире, фашисты постараются доставить нам много неприятностей. Необходимо было организоваться.
В СССР после доклада на XXII съезде начался второй этап десталинизации Во французской компартии некоторые интеллектуалы, в том числе Вижье, хотели сближения с некоммунистическими левыми силами; он предложил Сартру подписать листовку, направленную против режима и против расизма: она послужит исходной точкой для манифестации и основой для антифашистской организации. Но тут же возникли трудности. Сартр и наши друзья хотели действиями подтвердить свою солидарность с алжирской революцией; чтобы разрушить ОАС, необходимо, считали они, взяться за правительство, которое объективно стало ее сообщником. А коммунисты, озабоченные тем, чтобы «сохранить то, что объединяет, и отбросить то, что разделяет», желали ограничить задачи движения только борьбой против ОАС. Сартр полагал, что надо попытаться преодолеть эти разногласия: без коммунистов ничего нельзя было сделать. Ничего нельзя будет сделать с ними, предсказывали Ланзманн, Пежю, Пуйон. В конечном счете, за неимением лучшего они решили попытать счастья и поддержали Сартра, который вместе с Вижье и Шварцем способствовал созданию «Лиги защиты антифашистского объединения».
Возобновились взрывы, гораздо более серьезные, чем до каникул. Сартр хотел снять номер в отеле, но директор отказал ему: он только что заново покрасил фасад своего заведения. Пришлось схитрить. Клод Фо, который несколько лет уже замещал у Сартра Жана Ко, снял на свое имя на бульваре Сен-Жермен меблированную квартиру, где мы и поселились. Здание еще достраивалось, на лестнице, заваленной строительным мусором, не было света, с восьми часов утра и до шести вечера рабочие забивали гвозди; окна выходили на узкую улицу Сен-Гийом, и солнце к нам не проникало: в любой час мы вынуждены были включать электричество. Мне доводилось знавать и более жалкие жилища, но никогда столь гнетущие.
Я написала предисловие для книги Жизель Халими о Джамиле Бупаша. Генерал Эльре и министр Месмер вынуждены были открыто воспрепятствовать действиям правосудия; мы хотели показать, какие ловушки пришлось преодолевать, чтобы заставить их пойти на это. С другой стороны, у Жизель Халими появилась мысль, которую одобрили специалисты, например Дюверже, привлечь к суду Эльре и Месмера; нам не удастся, разумеется, добиться их осуждения, но казалось полезным в ту пору предать огласке меру ответственности должностных лиц: мы не предполагали, с каким спокойствием военные трибуналы займутся вскоре этим вместо нас, и не предвидели ряд грядущих разоблачений, которые при полном равнодушии общества подтвердят их вердикт. В комитет входило некоторое число левых голлистов, которые собирались бороться против пыток, ограничиваясь, однако, моральной стороной дела. Они-то и воспротивились нашему начинанию, часть бюро ушла в отставку, и мы избрали других.
На 18 ноября планировалась манифестация против фашизма и расизма; в основном ее организацией занималась коммунистическая молодежь. Манифестация могла состояться лишь в том случае, если удастся обмануть бдительность полицейских: место встречи держалось в секрете, поэтому, когда наша Лига собралась у «Парамаунта», никто не знал, куда идти. Десятки полицейских автобусов стояли на площади Сен-Жермен-де-Пре, левобережье было на осадном положении. Вижье дал нам указание: Страсбур-Сен-Дени. «Поезжайте туда на метро», – посоветовал он. Я спустилась по ступенькам вместе с Сартром, Ланзманном, Адамовым и Массоном, который смущенно признался: «Это плохо, недемократично, но я никогда не ездил в метро». (В Нью-Йорке он носил пришитую к пиджаку этикетку со своим адресом, которую показывал водителям такси…) В своей фуражке, кожаной куртке и с такими ясными глазами, такой неискушенный и удивленный, он, казалось, вынырнул откуда-то из глубины старых анархических времен. В метро было много молодых людей. В нескольких шагах от нас, в коридоре, ведущем к выходу, обсуждали что-то три мальчика лет пятнадцати. «Я очень нервничаю, – говорил один из них, – я держу себя в руках, но нервничаю». Субботняя толпа заполняла тротуары, и мне казалось, что в ней затеряются отдельные группы, стоявшие в ожидании в разных местах. «Вот увидишь, – сказал мне Ланзманн, – через минуту все вдруг вспыхнет». И в тот же миг возникло шествие с плакатом: Мир в Алжире, к которому тут же стали присоединяться сотни людей; другие подтягивались со всех сторон. Мы побежали и расположились за лозунгом в самом начале колонны. Я взяла за руку Сартра и какого-то незнакомца, с удивлением обнаружив, что перед нами, насколько хватал глаз, простирается пустынный бульвар. (Движение там было одностороннее, сзади его блокировало шествие. На всех поперечных улицах очень кстати сломавшиеся посреди проезжей части машины создавали пробки, мешавшие проехать полицейским автобусам.) Мы заполнили и тротуары тоже, можно было подумать, что Париж принадлежит нам. В окнах, за исключением радостно оживленных окон редакции «Юманите», – ничего не выражающие лица; вдоль всего пути множество репортеров и фотографов. Шагая, все скандировали: Мир в Алжире – Солидарность с алжирцами – Свободу Бен Белле – ОАС убийцы; и реже: Единство действий – Смерть Салану. Огромная радость охватила эту шагающую толпу, удивленную своей свободой. И как же хорошо мне было! Одиночество – это смерть, вновь обретая тепло людей, я воскресала. Мы прибыли к Ришельё-Друо; в тот момент, когда мы собирались свернуть на бульвар Османн, началось какое-то движение и все побежали: полицейские стали наносить удары. Многие бросились направо, в глубь улицы; Ланзманн, Сартр и я последовали за ними, свернув налево, мы вошли в какое-то бистро, и двери за нами тут же закрылись. «Вы боитесь!» – сказал Ланзманн. «А! Я не хочу, чтобы у меня все перебили, – заявил хозяин. – На днях владелец табачной лавки на углу решил сумничать и не стал закрывать, явились легавые: два миллиона убытков. – И добавил, с ухмылкой обращаясь к Сартру: – Вот вы напишете роман и вставите меня туда, а мне-то какой от этого прок… У меня трое детей, я не занимаюсь политикой, это все высшие интересы. – Движением руки он изобразил в воздухе нечто неопределенное. – Великие интересы: это превосходит наше понимание». Через какое-то время мы добрались до перекрестка; на углу улицы виднелись большие пятна крови, а на бульваре стояли полицейские автобусы; последние манифестанты расходились. Мы вернулись домой в такси, и сразу же зазвонил телефон: Жизель Халими и Фо, находившихся там же, где мы, избили дубинками, и они видели одного манифестанта с месивом вместо лица, другого – бездыханного, с пробитым черепом. У полицейских были специальные дубинки, огромные; они били ради удовольствия, ибо при первом же предупреждении толпа разошлась бы, довольная тем, что так долго занимала всю улицу. Однако Эвелина, Пежю, Адамовы, Ольга, Бост, шедшие на несколько рядов дальше, ничего не знали об этой стычке; по бульвару Итальянцев и улице Тронше они добрались до вокзала Сен-Лазар, так и не встретив полицию; по приказу организаторов манифестанты – а их было около восьми тысяч – разошлись в разные стороны. Когда я спустилась купить что-нибудь на ужин, то услышала шум, на бульваре Сен-Жермен скопились машины, оказалось, в стороне площади Одеон все еще проходила манифестация, а позже мы узнали, что в Латинском квартале произошли стычки. Это был прекрасный день, он давал надежду.
