— Я вижу, что с тобой творится что-то неладное. Не хочешь говорить, молчи дальше. Но знай: если начнешь выпивать, я буду тебя презирать.
— Почему это? — вмиг разъярилась девушка, которая в общаге уже несколько месяцев не упускала случая приложиться к бутылке. Там, если целенаправленно искать компанию, спиртное не проблема. Клунина же казалась ей шпионкой вражеских сил — тех умников, у кого все нормальненько и душа не болит.
— Потому что ты умная и сильная.
Этот жалкий пряник был грубо отвергнут:
— Напугали бабу пенисом! Да так, как я сама себя презираю, вы не умеете.
— И не упоминай при мне мужской половой орган. Я тебе не подружка, — рассердилась Анна Юльевна. — Ополоумела, да?
— Почему ополоумела? — Катин голос сделался плаксивым. — Может, уже совсем.
— Не-ет, милая, еще не совсем. Потому что по-латыни назвала, а не по матушке. В общем, Екатерина, ты порядочный человек. Тебя явно в семье воспитывали. Так что хватит пересекать границы собственной личности. На чужой территории — смерть.
«Нет у меня больше личности», — хотела признаться Катя. Но сдержалась. И тем же вечером убедилась: одно дело самой себя презирать, другое — знать, что окружающие этим грешат. Посмотрела в рюмку, вспомнила разговор и ушла, не сделав и глотка. Но мысленно зло выговаривала: «Что, доктор, лишили последней капли самообмана? Думаете, я теперь буду уважать себя за отказ от алкоголя? Но это же мелочь по сравнению с тем, за что я себя целиком не уважаю. Вникните: полное общежитие девок, и ни одна в моей ситуации не осталась бы без квартиры. Волчицы! Уж как-нибудь объяснили бы старику, что молодая женщина воспринимает его только в комплекте с завещанием на ее имя. А я? Выгибалась, заносилась, умом кичилась, твердостью характера. И не справилась с пенсионером». Но это был уже слабый отзвук терзаний. Повод горько бормотать: «Ах, Анна Юльна, Анна Юльна, зачем же вы так жестко… Подобрали бы слова… Пожалели бы сначала».
Но именно Клунина спасла гордячку не только вовремя брошенной угрозой презрения. Она совершила поступок, не оставив раздражавшую ее Трифонову в поликлинике. Через пару лет после смерти Катиного пенсионера Ангелина Ивановна Новикова стала главным врачом. Коллектив сначала пошептался, мол, обеспечила ей должность не яростная любовь к больным, а конверт с деньгами мужа, врученный начальству. А потом все сплетники наперегонки кинулись поздравлять. Заведующей отделением вновь назначили не Анну Юльевну, а молодую самоуверенную докторшу со стороны. В сущности, Клуниной было не лучше, чем ее медсестре. Но если в Катю за все ее страдания еще не влюбился красавец миллиардер, то надежной труженице Анне Юльевне позвонил бизнесмен из много лет лечившегося у нее семейства. Передал наилучшие пожелания от родителей, которые и в Америке не встретили специалиста лучше. И пригласил терапевтом в свою новую московскую клинику: «Надо пройти тест и собеседование с моими зарубежными партнерами, но, думаю, вам это труда не составит». Не составило. В отличие от Ангелины Ивановны, знания и умения доктора Клуниной впечатлили иноземных коллег. И тогда она вдруг подумала: «Катька!» И спросила:
— Не нужны ли вам хорошие медицинские сестры?
— Вы рекомендуете?
— Я полагаюсь на нее не первый год.
— Пусть зайдет к менеджеру, подбирающему средний медицинский персонал.
Катю Трифонову уговаривать не пришлось. Она даже не обиделась на то, что «ее доктор» искала работу в то время, как она грозилась поднять бунт против назначения «черт знает кого на Анны Юльевны должность». Порывалась, как обычно, демонстративно не здороваться с Новиковой.
Явившись на собеседование и вообразив, что «пришлась буржуям ко двору», девушка сочла себя вправе заявить:
— Я хотела бы стать операционной медсестрой. Тест готова написать сейчас. Практике быстро обучусь возле хирурга.
Впервые в жизни она не услышала в ответ: «Мало ли кто что хочет». А то и: «Не борзей, Трифонова». Ее просто усадили за компьютер. Когда отлично справилась с вопросами, дали еще — на психологическое соответствие. Результатов пришлось ждать два дня. А на третий Кате разрешили учиться в операционной. Анне Юльевне хитрушка решила не говорить об этом до поры. Доктора не проведешь, сообразит, что ради эффектной готовности немедленно разделаться с тестом она вызубрила сестринский учебник по хирургии. На всякий случай, конечно, но все равно как-то предательски выглядело.
Они триумфально уволились «по собственному». Оказалось, что непробиваемая Ангелина Ивановна Новикова очень уязвима. Она настолько растерялась, что спросила: «Где же я найду опытного врача и сестру?» А потом опустилась до уговоров, дескать, после того, как выработаете ставку, мы вас часами в платном кабинете не обделим. Но обе еретички усмехнулись и небрежно ответили: «Спасибо, не надо». Жаль только, что Клунина запретила своей медсестре рассказывать, куда уходят. А уж кто только и как к ней не подкатывал. Но девушка держалась. Наконец, когда забрали трудовые книжки, она дала волю чувствам:
— Ой, доктор, у нас же зарплата теперь будет по сравнению с их кутарками! И никаких полутора ставок! Это же сказка, сказка, сказка!
— Какая? Остынь, — строго велела Анна Юльевна. — Меня лично взяли с испытательным сроком. Тебя, надо полагать, тоже. Начинаем с нуля. Придется доказывать, что чего-то стоим, как одержимым. И, кстати, не обольщайся насчет коллектива. Он везде одинаков.
— Ну, Анна Юльевна, дайте помечтать.
— Екатерина, ты, главное, не фантазируй, что где-то деньги с неба валятся. Вариант «они делают вид, что нам платят, мы делаем вид, что работаем» исключен.
— Да ладно вам, справимся. Если уж за их «делают вид» не халтурили, то за настоящее как-нибудь отпашем по совести. Только… Вы не сердитесь, что молчала… Им нужны молодые сестры в хирургию… Мне предложили… Я согласилась переквалифицироваться…
Катя врала и прятала глаза. И лишь тогда сообразила, участковый врач Клунина и пациент Голубев в ней неразлучны. При виде Анны Юльевны ей теперь всегда будет грустно. Необходимо было сменить обстановку полностью. Но ведь доктору такое не ляпнешь. Она-то хотела, чтобы в новых условиях рядом была старая помощница. В принципе для себя старалась. Но какое это имеет значение, если на радостях про свою Трифонову не забыла? Не побоялась речь о ней завести? На щеки девушки неожиданно выползли две слезинки благодарности и вины:
— Спасибо вам огромное! Извините меня, но…
— Я все понимаю. Ты права, надо было соглашаться на хирургию, — перебила Клунина немного беспечнее, чем следовало бы, по мнению Кати. О том, что Анну Юльевну давно тяготит ее мрачность и рассеянность, что некто жизнерадостный рядом устроил бы ее больше, она не догадывалась. — Там наверняка и оплата выше. Но, признаюсь, я не ожидала… По-моему, ты мягковата для операционной. Сосредотачиваться не умеешь, витаешь где-то.
— Мне показалось, что именно это — мое. Знаете, вот стол, на нем больной под наркозом, рядом врач. И я вкладываю ему в руку то, что приказывает. Одним словом! «Зажим… Скальпель…» Я исполняю молниеносно, не рассуждая. Проходит час за часом. Вот работа, на которой думаешь только о ней. Или совсем не думаешь. И трепаться не приходится. А то у нас в кабинете я обо всех начинала размышлять, сравнивать их с собой, с вами, переживать. Мне же не лечить, вот и отвлекалась, — призналась Катя. Но сразу опомнилась: — Конечно, скорее всего, я это выдумала для самоуспокоения, когда услышала, что переучиваться нужно.
