Еще через полгода она уяснила, что мнимая колея и якобы замкнувшийся круг на самом деле были точкой невозврата. И, смеясь, удивлялась не тому, как плохо знали ее люди, а тому, что сама себя не знала совсем. Но эти шесть месяцев еще надо было просуществовать — секунда за секундой. Тогда Катя могла поверить, будто колея и круг — это одна точка, и в ней гордому человеку не возбраняется оказаться загадкой для собственного разума. Она как-то привыкла к дичи, всплывающей из ничего и не имеющей отношения к реальности. Только в то, что когда-нибудь тихонько вернется физическая способность не засмеяться, нет, просто рассеянно улыбнуться, веры не было.
3
Когда Трифонова еще жила дома, училась в школе и раз в неделю ходила в библиотеку менять книжки, она читала мемуары умудренной нелегкой и долгой жизнью, талантливой и остроумной женщины. К трехсотой странице девочка была готова сотворить из автора кумира. И тут увидела фразу: со мной была такая-то, мы с ней тогда приятельствовали. Разочарование наступило немедленно, но паникой не обернулось. Так, очередное подтверждение известного каждому ребенку факта: люди старше двадцати, независимо от интеллекта и чувства юмора, моральные уроды. Человечество состояло из друзей и врагов. От первых не было никаких тайн. С ними ржали над учителями, им жаловались на мам, пап. А главное — доверяли имена любимых мальчиков и передавали каждый нюанс свиданий и нечаянных встреч. О вторых безжалостно сплетничали. В лучшем случае не общались, в худшем могли и подраться. Дружба была на всю жизнь. Если приходилось ссориться, зачисляли друг друга в лютейшие враги. Слово «приятельница» выдумали трусы. Определили так потенциальных предательниц, которым нельзя доверять. Столкнулись две женщины на улице под дождем, ругнули погоду. И все, надо бежать дальше. Ты про свое отношение к каплям с неба, под которыми впервые целовалась, не скажешь. А она промолчит о том, как маленькой пряталась в шкаф, боясь грозы. Зачем нужно такое общение? Выходило, что литератор, которую суровая читательница почти зауважала, через годы оскорбляла тогдашнюю подругу. Открещивалась от искренней веры в нее. И лукаво не желала написать, дескать, эта мерзавка разболтала мои секреты врагам, и теперь сама такая, и я ее ненавижу. Или не хотела признаться, что все наоборот? В любом случае Катя решительно закрыла хорошую книгу. Она полагала, что уличила писательницу во лжи. Гарантий, что все остальное — правда, не было. А сказки она могла найти под другими обложками.
Но вечные дружбы рассыпались в прах, стоило уехать в Москву. Уже через год лучшие подруги не могли взять в толк, о чем Катька разглагольствует наездами. Пошушукались — воображает. Назвали отрезанным ломтем и занялись своим делом: принялись хомутать под залет парня с работой и жить по-человечески. Считалось, что Трифонова помыкается в громадном муравейнике и вернется домой. Разве в столице медсестер нет? Добро бы в артистки подалась. Явится обратно на родину, а и тут ей пары нет: кто не успел, тот опоздал.
Общежитие учило: не позволяй, чтобы тебе от скуки лезли в душу. И не заглядывай в чужую, распахнутую, когда ее тянет проветриться. Можно было, конечно, уважить порыв. Но Катя быстро сообразила, что люди открывают всего лишь форточку, за которой плотная штора лжи. И перестала соблазняться. На работе все завидовали всем и при этом считали себя пупами земли. И везде сказанное не просто могло, а обязательно использовалось против тебя в людском суде.
В общем, настал день, когда Трифонова размечталась о доброй приятельнице. Как хорошо искренне трепаться о сиюминутном, не заводя человека в таинственную глубину своего прошлого. Не надо тревожиться, что он примет чистый омут за грязное болото и выскажет свое мнение тем, кто никогда не услышит твоего, но дорог тебе. Как здорово надеяться, что твое общество ценят хотя бы столько минут, сколько длится разговор. И еще приятельство — вероятная дружба. А если она не состоится, то и не горько, и не больно — никто тебя не предавал. Катя жалела, что не дочитала ту книгу. Разумеется, ее можно было отыскать — Катя помнила и название, и имя автора. Но что-то ее удерживало. Наверное, она была еще слишком молода для того, чтобы самой себе признаваться в глупости. Зато, как случается только в молодости, когда даже неприятности — это шанс получить желаемое, и усталость от обломов еще не лишила энергии, яростные мечты исполняются.
Началось с того, что хозяйка, явно успокоенная тем, что благодаря нехватке денег на сильные лекарства ее печень будет целее, чем у олигарха, решилась доверить жилице квартиру:
— Катерина, у меня сестра родная в Белгороде заболела. Муж умер, сын непутевый, ухаживать некому. Месяца три надо при ней побыть. Собиралась тебе отказать от комнаты, да. Но, гляжу, человек ты надежный, не обворуешь. Свою я запру, а остальное пространство в твоем распоряжении. Думала плату увеличить, но лучше Журавлика на тебя оставлю. Вдруг мне там не до него будет. Еще неизвестно, как тяжело сестра хворает. Она ведь по телефону всегда бодрится. Песик неприхотливый, ты добросовестная, справишься.
Чтобы отдохнуть от ее настороженного присутствия в доме, Катя и с крокодилом гулять согласилась бы. Журавлик — маленький голенастый двортерьер с короткой рыжеватой шерстью — проблемой не являлся. Старушка в любую погоду часами торчала во дворе — но без него: боялась, что убежит. Он и не рвался, дрых себе в прихожей. Так что борьбы с собачьей вольницей не предвиделось. Кормила его пенсионерка дешевыми сухариками из зоомагазина, уверяла, что он малоежка, не разорит. Сделка обещала быть выгодной. И Катя энергично закивала, покусывая губы, чтобы скрыть довольную улыбку.
Получилось забавно. Когда она сняла эти двенадцать метров, у четвероногого приятеля хозяйки клички не было. Он радовался обращению: «Эй, дурень». Медсестра не удивилась. Знавала в совершенстве владеющую русским матерным языком даму, которой сын оставил на полгода роскошную догиню Нефертити. Отказать ему мама не смогла. Но выражала недовольство уходом за шестьюдесятью килограммами счастья, обращаясь к ним: «Ферти, б… ты этакая». В итоге вернувшийся сын получил чудо, которое бежало к каждому, кто нецензурно упоминал продажных женщин. Насмешив старуху этой историей, Катя и предложила назвать ее собачонку Журавликом. Кто бы мог подумать, что для себя старалась?
Натура у покладистого с виду метиса оказалась сволочная. Как только хозяйка, рассеянно потрепав его по загривку, шагнула с чемоданом за порог, Журавлик громко, визгливо залаял. И не прекращал суток трое. Он подло опрокидывал миски с сухим кормом и водой. А когда нянька прибегала с тряпкой и веником, рычал на нее и щерился. На улице мелкая зловредная тварь бросалась на крупных собак. Приходилось хватать скандалиста на руки, в которые он, ловко изогнувшись, впивался мелкими острыми зубами.
— Крохотка, я понимаю, она тебя бросила. Но почему ты на мне злобу вымещаешь? Ты ведь уже понял, я буду с тобой, нам обоим деваться некуда, — увещевала Катя.
Но этот враг себе открыто подличал, не желая сдаваться. На четвертый день переставшая высыпаться медсестра забежала после работы в супермаркет за йогуртом. Тут смутная идея остановила ее возле мясного прилавка. Изучив ассортимент, она обрадовалась недорогим говяжьим ребрышкам. И, выбирая, долго испытывала терпение продавщицы. Та, однако, и черной широкой бровью не вела: неторопливо доставала из лотка и показывала товар со всех сторон. А три женщины равнодушно безмолвствовали в очереди и не убили капризную покупательницу, когда в итоге ей взвесили одно ребрышко из двадцати. Потом Катя сама себе удивлялась. Ее неимоверно раздражали московские привереды. Люди разного пола, возраста и достатка ухитрялись сравнивать пару одинаковых на вид кусков минут по тридцать, чтобы в итоге не соблазниться ничем. Не одну Трифонову, многих провинциалов бесила эта разборчивость явно небогатых столичных аборигенов. Ну взяли то, что сверху глянулось, и пусть следующий тоже никого не задерживает. И вот, пожалуйста, сама уподобилась. Просто забыла обо всех и обо всем, кроме своего шкурного интереса — раздобыть Журавлику самую легкую косточку, щедро покрытую мякотью, и подешевле. Она больше не испытывала неловкости перед томящейся очередью. Ее ждали в этом отделе, она подождет в другом. И впервые будет уважать их право за малые, но единственные свои деньги не хватать то, что удобно сунуть им торгашу, а брать что нравится.
