Трубку взяла старшая сестра Лилии.
— Здравствуйте, — сказала она по-русски. Очевидно, в семье
Лилии одинаково хорошо знали оба языка. — Это говорит ее сестра Дорика. Мне
Лилия говорила о вашем приезде. Мы не хотели ее отговаривать, раз она так
решила. Но вы понимаете, что это ненужное расследование. Оно закончилось много
лет назад. Бедный Арманд, наверное, не сумел выдержать давления, которое на
него оказывали. И поэтому принял такое решение.
— Какое давление?
— Он был бывший комсомольский секретарь, а у нас после
девяносто первого таких людей не очень любили. Вы меня понимаете? Ему постоянно
напоминали, что он был в партии и комсомольским секретарем. Это немножко
неправильно, но так у нас было. А Лилия не хочет примириться с его смертью. Она
очень больна. Очень сильно. И не сможет с вами никуда ходить. Вы ее не мучайте.
Скажите, что будете вести ваше расследование — как это по-русски? —
самостоятельно. Без нее. Ей лучше не выходить из дома.
— Я это и собирался сказать, — пробормотал Дронго. — Вы не
знаете, как мне найти Инта Пиесиса?
— Знаю. Но вам не нужно ему звонить. Никто не виноват, что
так случилось. У нас была такая обстановка. Не нужно беспокоить людей.
— Извините, — возразил Дронго, — я приехал сюда не для того,
чтобы гулять по Риге. Я дал слово.
— Это не обязательно.
— Обязательно. У меня есть некоторые факты, которые кажутся
мне подозрительными. И я обязан их проверить.
— Проверяйте, — согласилась Дорика, — но не мучайте мою
сестру. Я вас очень прошу. Ей так мало осталось жить.
— Хорошо, дайте мне телефон и адрес Пиесиса.
— Они переехали. Раньше они занимали большой офис на улице
Гертрудес. Вы записываете их номер телефона?
— Да, — ответил Дронго, хотя предпочитал запоминать. Почти
все номера телефонов он запоминал мгновенно и часто помнил их много лет. Когда
Дорика продиктовала ему номер телефон, он поблагодарил ее и перезвонил Инту
Пиесису. Трубку взяла девушка. Он попросил позвать Пиесиса. Девушка уточнила,
кто говорит и по какому вопросу.
— Скажите, что я приехал в Ригу по просьбе Лилии Краулинь, —
ответил Дронго, — и мне нужно с ним срочно встретиться.
— Как вас представить?
— Дронго. Меня обычно так называют.
Девушка переключила аппарат на другую линию, очевидно, для
того, чтобы поговорить со своим руководителем. И через минуту включилась снова:
— Господин Дронго, мы будем вас ждать сегодня ровно в шесть
часов вечера. Вы успеете приехать?
— Спасибо.
Он положил трубку. На сегодня достаточно встреч. Завтра ему
предстоит еще поговорить с Рябовым и найти следователя Айварса Брейкша,
успевшего сделать головокружительную карьеру — стать депутатом парламента. Если
завтрашние разговоры тоже не дадут результата, он сможет со спокойной совестью
доложить Лилии Краулинь, что это было действительно самоубийство и он не сумел
найти никаких фактов, опровергающих эту версию следователей. Никаких, кроме
случайно попавшей в стену запонки и неизвестного мужчины, который так
настойчиво пытался проследить его путь в Юрмалу. В первом случае возможна
случайность, во втором… его собственная подозрительность. Нужно будет убедить
самого себя в том, что ничего особенного не произошло.
Около шести часов вечера он вошел в офис бывшей компании
Арманда Краулиня, занимающей целый этаж в новом пятиэтажном доме. Инт Пиесис
принял его в своем кабинете. Это был мужчина средних лет и среднего роста. Он
был одет в серый, неброский костюм, и его кабинет выглядел довольно скромно. На
столе не было привычных фотографий жены и детей, на стенах — дипломов и
почетных свидетельств. И сам хозяин кабинета имел удивительно невыразительную
внешность: коротко остриженные волосы, прижатые к черепу уши, прямой ровный нос
и глубоко посаженные глаза. Идеальный портрет маленького чиновника или
бухгалтера. Он спокойно пожал руку Дронго и указал ему на стул, оставаясь в
своем кресле хозяина.
— Чем я могу вам помочь? — спросил Пиесис. По-русски он
говорил с очень сильным акцентом.
— Я хотел поговорить с вами о бывшем руководителе вашей
фирмы, — пояснил Дронго. — Кстати, почему вы переехали?
— Тот офис был слишком большой. Мы не могли оплачивать такую
площадь, — пояснил Пиесис и тут же сам задал вопрос: — А вы журналист?
— Нет. Я эксперт по вопросам преступности. Меня попросили
еще раз рассмотреть случившееся и внимательно разобраться.
— Попросила Лилия Краулинь? — усмехнулся Пиесис.
— Не вижу смысла скрывать. Да.
— Она одержима этой идеей. Уже много лет пытается всем
доказать, что ее мужа убили. Сама верит в это и пытается убедить всех нас.
— А вы не верите?
— Раньше не верил, сейчас верю. Вы будете кофе?
— Нет, если можно чай.
— Рита, — позвонил Пиесис, — принеси мне кофе, а нашему
гостю чай. Так что же конкретно вы от меня хотите?
— Ваших объяснений. Почему вы сказали, что раньше не верили,
а теперь верите?
— Я знал Арманда еще с семьдесят девятого года. Это был
сильный, решительный, волевой человек. Он позвал меня работать в нашу фирму, и
я с радостью пришел. Мы очень неплохо работали, хотя у нас тогда были большие
проблемы. А у кого их не было? Менялись валюты, менялись государства. И эта
история с банком… Но с другой стороны, он всех нас заряжал своим оптимизмом,
заряжал своей верой. И мы ему верили. Его вообще многие знали в республике, он
ведь был секретарем ЦК комсомола, все думали, что он пойдет дальше по партийной
линии, а он уехал работать в Швецию на не очень высокую должность. И знаете
почему? Он поспорил тогда с партийными бонзами и решил уехать из республики.
Ему не нравилась косность их мышления, однообразные подходы. Он хотел
перестройки, еще когда о ней никто не говорил. А потом в Швеции и в Финляндии
ему стало тесно, очень тесно. Он не мог по-настоящему развернуться. И все время
рвался домой. Ему предлагали перевестись в Москву, перейти на дипломатическую
работу, а он рвался в Ригу, считал, что будет полезнее здесь. Когда же наконец
вернулся в Латвию, здесь уже произошли большие перемены. Он и тогда не
смирялся. Считал, что нам нужны конфедеративные отношения. Говорил, что весь
мир объединяется, а мы решили развестись. Особенно болезненно воспринимал,
когда говорили об «оккупации». Бабушка у него была еврейка, и в их роду сразу
несколько человек погибли в Освенциме. Можете себе представить, как он
относился к любым проявлениям национализма? Его отец был известный врач,
человек широких взглядов, настоящий космополит, хотя в некоторые времена это
слово вызывало отторжение. Я знал Арманда и не верил в его самоубийство, не
хотел верить, может, так будет точнее.
