— Не такая дикая. У меня аура спокойного человека. Я не
стану убивать, если женщина решит, что со мной не нужно встречаться. И еще я
абсолютно не ревнив.
Марианна удивленно посмотрела на него.
— Почему?
— Не люблю ничего доказывать. И не собираюсь этого делать
никогда впредь. Если женщина выбирает другого — это ее право. Я не стану ей
мешать.
— Значит, вы к ней равнодушны.
— Возможно, я буду страдать, но я не стану за нее бороться.
Это исключено. Если люди любят друг друга, борьба не нужна. А если женщина
колеблется между двумя мужчинами, то это не мой случай.
— Вы оптимист?
— Раньше был оптимистом. Теперь иногда сомневаюсь. Наверное,
взрослею.
— Вы не сказали «старею».
— Поэтому и не сказал. Пока не старею, а только взрослею.
Им снова наполнили бокалы.
— На этот раз за вас, — опередила Марианна.
Бокалы чуть слышно звякнули.
— У вас будут проблемы, — заметил Дронго. — Вы не выключили
магнитофон, когда мы пили.
— Ничего, — отозвалась Делчева. — Это даже хорошо. Сохраню
пленку на память. Продолжим?
— Да.
— Вы столько раз сталкивались с человеческой подлостью, с
предательством, с изменами. И вы по-прежнему верите в человека? Не считаете ли
вы, что мы изначально порочны и с этим ничего невозможно поделать? И никакое
развитие нашей цивилизации не отменяет этих общих биологических законов.
— Общие законы вообще трудно отменить. Мы испытываем половое
влечение, это нормально. Рождаемся, живем, умираем. Тоже нормально. Вернее, не
совсем нормально, но таковы общие биологические законы. Я не знаю насчет
человека и насчет веры в него. В каждом человеке удивительным образом
сочетаются светлые и темные стороны. Вот в этом я неоднократно убеждался.
Предупредительный официант расставил заказанные блюда на
столике.
— Вы можете вспомнить ваше самое громкое дело? —
поинтересовалась Марианна.
— Не совсем понимаю критерий «громкости», — улыбнулся
Дронго, — я стараюсь не делить мои дела на важные и не очень важные. За каждым
стоит боль конкретных людей, потеря ими близких, желание узнать истину. Чаще
всего людьми руководит не месть, а именно это желание знать правду.
— Вы не ответили на вопрос. Какое дело вы хотели бы
вспомнить?
— Не знаю. Мне трудно выделить что-то конкретное.
— Это правда, что вы предотвратили покушение на жизнь
президентов осенью восемьдесят восьмого в Нью-Йорке?
— Не помню. Возможно, что правда. Но я не хотел бы об этом
вспоминать.
— Почему?
— Я был тогда идеалистом. Мне казалось, что Горбачев ведет
страну в нужном направлении. Беда заключалась в том, что мы были приучены
верить нашим руководителям. Никому и в голову не могло прийти, что все
закончится таким крахом. И такой кровью. Я сейчас не имею в виду только развал
Советского Союза. Все остальные события в мире — последствия той славной
«августовской» революции. И войны в Югославии, и развал Чехословакии, и
затянувшаяся бойня в Чечне, и трагедия одиннадцатого сентября. Все оказалось
производным от тех августовских дней. А по большому счету мне иногда кажется,
что во всем виноват только я один. Если бы я мог предвидеть будущее. Если бы
тогда я немного опоздал или самоустранился. Мир начал бы развиваться по другим
законам. Горбачева могли убрать, его сменил бы другой, и, возможно, форма
обвала приняла бы не такой катастрофический характер. Никто сейчас не вспомнит,
как это нарастало сразу после осени восемьдесят восьмого. Потом были кровь в
Тбилиси, трагедия Карабаха, противостояние в Баку, смерть Чаушеску в Румынии. И
сколько пролитой крови в Чечне, Приднестровье, Абхазии, Югославии, Ираке,
Афганистане! Список можно продолжать. Сколько погибших и обманутых людей!
Если бы я тогда немного опоздал… Но историю отменить никому
не удавалось. Нет, я не жалею, что все так получилось. И даже не жалею, что
получил тогда ранение в спину. Если бы все повторилось, я, возможно, снова
сделал бы то же самое. Мы живем в мире, который сами создаем. Значит, все так и
должно было случиться. В нашей бывшей стране был слишком долгий период
относительной стабильности, почти полвека. За него нужно будет платить таким же
сроком нестабильности. У меня существует своя теория равновесия.
— Я вас не совсем понимаю, — призналась Марианна, —
извините.
— Это вы меня простите. Я слишком увлекся. Конечно, вам
трудно меня понять. Большая часть вашей жизни прошла уже в другой стране, в
других условиях. Вы человек новой Латвии, и у вас не может быть фантомных
болей, как у меня. Много лет назад я придумал и сказал эту фразу: «Кто не
жалеет о распаде страны, у того нет сердца, кто мечтает ее восстановить, у того
нет головы». Журналисты мне говорят, что эту фразу сейчас часто используют
политики.
— Вы не верите в будущее?
— Верю. Но в будущее мы идем через испытания. Через очень
сложные испытания. Раньше мы думали, что с развитием цивилизации мы станем
умнее. Сейчас понимаем, что становимся лишь более уязвимыми. Атипичная
пневмония, появившаяся где-то в Таиланде, может в считаные дни распространиться
по всему миру. СПИД уже стал основной проблемой человечества. Техногенные
катастрофы угрожают жизни миллионов людей. Все врачи мира знают, что скоро
появится новая пандемия гриппа, рядом с которой страшная «испанка» начала века
покажется лишь легким испытанием. Вероятность появления нового гриппа
стопроцентная. Интернет начал методично убивать литературу, кино, искусство. Он
превращает людей в придатки машин. В общем, все мрачно, но не так страшно. Тот
же Интернет позволяет людям видеть лучшие музеи, посещать невероятные места,
общаться с миллионами других людей. Я верю в человечество, но боюсь, что нам
еще предстоит много страдать.
— Значит, никакого прогресса?
— Я этого не говорил. Как раз наоборот. Мир меняется. Цивилизация
— это осознанное движение к свободе, сказал Кант. Человечество сумело уйти от
рабства, подняться из тьмы Средневековья, сделать людей равными, начало
создавать независимые суды… Мы развиваемся по спирали, но все равно идем выше и
выше. Но этот процесс будет долгим и мучительным.
— Интервью получается немного грустным, — констатировала
Марианна, выключая магнитофон, — вы сложнее, чем кажетесь.
— А вы хотели встретить Джеймса Бонда, знающего ответы на
все вопросы?
— Хотя бы Шерлока Холмса, — парировала она, — а вы оказались
смесью усталого философа с меланхоликом. Или это вы нарочно говорили так для
меня?
— Как вы догадались? — невозмутимо отреагировал Дронго.
