— Было ужасно, — повторила Ингрида. — Меня потом много раз в
полицию вызывали. И в прокуратуру. Я все время об этом рассказывала. Два года.
А потом Лилия жаловалась, и меня снова вызывали. Она не на меня жаловалась, но
меня все время звали на допросы. И тогда мы с мужем решили переехать сюда, к
нашим родителям.
— Вы долго работали с Армандом Краулинем?
— Долго. Да, долго. Почти два года. Он был очень хороший
человек.
— Вы принесли письмо, в котором содержались финансовые
претензии к его фирме?
— Да. Они хотели, чтобы мы раньше срока погасили наш долг. У
банка тогда были большие проблемы.
— Он знал о письме?
— Конечно, знал. Мы получили его вечером, но я ему прочла
его по телефону. И он сказал, чтобы я не оставляла его в офисе, а взяла домой,
а завтра передала ему. Мне казалось, что он хотел сразу поехать в банк.
— Как вы считаете, он мог из-за этого решиться на
самоубийство?
— Я не знаю. Но полиция говорит, что это было самоубийство.
— Нет, не полиция, как вы считаете?
— Не знаю, — растерялась Ингрида, — у нас все говорили, что
Краулинь не мог такое сделать. Но я сама все видела. И в доме никого, кроме нас,
не было.
— И вы ничего подозрительного не заметили?
— Нет. Ничего. Но Лилия нам не верила. Она до сих пор
считает, что ее мужа убили.
— Понятно. Когда погиб Арманд Краулинь, главой фирмы стал
его заместитель? Верно?
— Правильно. Нам было очень тяжело, но Пиесис очень много
работал. Он сохранил фирму.
— Вы работали секретарем Арманда и должны были знать его
лучше других. У него были враги?
— Врагов не было. Но были люди, которые его не любили.
Многие не любили. Он ведь всегда говорил то, что думал. А это многим не
нравилось. Когда все писали, что у нас была оккупация, Арманд выступал и
говорил, что это неправда. Когда все ругали советскую власть, он говорил, что
было много плохого, но и много хорошего.
— Наверное, справедливо, — заметил Дронго.
— Тогда нельзя было такое говорить, — убежденно заявила
Ингрида, — и сейчас нельзя.
— Ну, это не совсем враги. Это скорее люди, расходящиеся с
ним в своих политических взглядах. А других врагов не было? Может, вы кому-то
еще были должны или вам были должны?
— Таких врагов не было, — твердо ответила Ингрида.
— Вы видели записку, которую он написал?
— Да, она лежала на столе, и я ее прочла.
— Что там было написано?
— «Мне очень жаль». Я и сейчас это помню.
— Это был его почерк?
— Конечно. Они потом отправили записку на экспертизу. Это
был его почерк.
— Где на листе были написаны эти слова? Сверху, в середине,
внизу, где?
— Сверху. На самом верху. У него был очень хороший почерк, я
его сразу узнала.
— На большом листе фраза была написана на самом верху? —
уточнил Дронго.
— Да. Он написал «Мне очень жаль». И поставил точку. Я сама
это видела.
— Вы должны были знать манеру его письма. Как обычно он
писал письма? Сразу начинал сверху или чуть отступал?
— Сразу сверху, — ответила Ингрида.
— Вы видели это письмо. Вспомните, может, он хотел еще
что-то дописать. Может, он собирался написать большое письмо?
— Но там была точка.
— Забудьте про точку. Скажите — такое могло быть?
— Да. Но он больше ничего не написал.
«Упрямый нордический народ эти латыши», — подумал Дронго с
некоторым сарказмом. Они верят только фактам и не хотят допускать никаких
предположений. Может, так и нужно? Ведь он сам тоже исповедовал принцип Оккама:
«Не умножай сущее без необходимости».
— У него могли быть связи на стороне?
— В какой стороне? — не поняла Ингрида.
— У него могли быть любовницы?
— Нет, — она испуганно всплеснула руками, — нет, нет,
никогда. Он так любил свою жену. Вы знаете, он очень нравился женщинам, но
никогда не изменял своей Лилии. Нет, такого не могло быть.
— Все ясно. Какая у него была машина, вы не помните?
— Конечно, помню. Две машины. «Мерседес» и «Рено». Но этих
машин у Лилии нет. Она отдала их дочери Арманда Лайме.
— Вы были знакомы с Лаймой? Она приходила к отцу?
— Только один раз. Что-то просила. Я слышала, как они
разговаривали.
— Он выполнил ее просьбу?
— Не знаю. Но она ушла очень довольная.
— И еще один вопрос. Вы поднялись на второй этаж вместе с
Рябовым. У него был протез на ноге? Ему ведь трудно было быстро подниматься?
— Не быстро, — согласилась Ингрида, — очень медленно.
— А сам Рябов мог убить вашего бывшего шефа?
— Нет, — ответила она, снова испугавшись. — Он совсем старик
был. Нет, нет! И он не справился бы с Армандом. Такого не могло быть.
— Понятно. — Дронго еще раз посмотрел на ее фотографию в
молодости. Неужели и сам он также сильно изменился за последние годы? Или сами
мы не замечаем этих изменений? — Спасибо вам, Ингрида, — поднялся Дронго, —
простите, что вас побеспокоил.
— Ничего, — легонько вздохнув, ответила она. — Я слышала,
что Лилия тяжело больна. Мне ее так жалко! Они так любили друг друга. И она
никогда не верила в его самоубийство.
Дронго вышел из дома, вернулся на станцию. Его наблюдателя
нигде не было. Он сел в электричку, направляющуюся в Ригу, и почти весь путь
обратно переходил из вагона в вагон и даже сменил электричку, выйдя на одной из
промежуточных станций. Все было в порядке, никаких наблюдателей нигде не было.
«Старею, — подумал Дронго, мрачно вспоминая портрет молодой Ингриды. — Наверное,
показалось».
Он даже не мог предположить, какие события ждали его
впереди.
Глава 4
Пообедав в отеле, Дронго решил, что может поехать на встречу
с Интом Пиесисом. На часах было уже около пяти. Достав телефон, он набрал уже
знакомый номер Лилии Краулинь. На этот раз ему ответил незнакомый мужской
голос, говоривший по-латышски. Дронго нахмурился, неужели она ему что-то не
сказала? И поинтересовался, с кем говорит.
— Вы меня не узнали, — перешел на русский племянник Лилии. —
Она сейчас спит, а мы приехали с моей матерью ее навестить. Подождите, моя мама
хочет с вами поговорить.
